Нелли Гореславская - Иосиф Сталин. Отец народов и его дети

Мало того, как свидетельствуют документы, ордер на однокомнатную квартиру в Казани выписан вовсе не на Василия, а именно на Марию Нузберг, с которой на тот момент он даже не был зарегистрирован! То есть он прибыл в Казань, поселился в чужой квартире и две недели жил там до прибытия хозяйки. Похоже, ему выдали ключи от квартиры, но не документы на нее, чему он вначале, вероятно, не придал значения и лишь после приезда Нузберг с дочерьми понял истинное положение дел. Понял, что ему вместе с убогой квартирой придали новую семью и постоянного соглядатая – человека из органов? Как иначе можно объяснить произошедшее? Даже если у него с Нузберг был роман, даже если была договоренность, что она приедет к нему в Казань, почему ордер на квартиру был оформлен на нее – не родственницу, не жену, а чужого, постороннего человека? Как могли власти поселить его в квартиру, принадлежащую другому человеку? Ну не может быть такого беззакония даже в хрущевском СССР, если только речь не идет о делах КГБ! Не случайно именно тогда, через две недели после прибытия в Казань, то есть тут же после приезда Нузберг, он отправляет Хрущеву письмо, в котором в горьких выражениях жалуется как раз на «беззаконие и бесстыдство», на то, что его просто «хотят заклевать». Хрущев на жалобу не прореагировал.

Что же оставалось делать «казанскому пленнику»? А что он мог? Оставалось только существовать в предлагаемых обстоятельствах. Благо, все же Нузберг-Шевергина была миловидной, говорят даже яркой женщиной, и дочки ее ему, видимо, понравились – детей он любил.

Дальнейшее поведение Марии выглядит не менее странным: забеременев от Василия, она едет делать аборт в Москву. Что, в Казани эту повседневную операцию делать не умеют? И зачем делать аборт, избавляясь от ребенка от человека, которого она так страстно полюбила, что ради него покинула столицу? Мало того, она находится в Москве не неделю, которой обычно с лихвой хватает на восстановление при таком пустяковом хирургическом вмешательстве, а целых четыре месяца. А когда возвращается в Казань, тут же регистрирует брак с Василием, тот получает паспорт на новую фамилию Джугашвили, а через два месяца умирает.

В защиту Марии Нузберг говорит только тот факт, что ее дочери всю последующую жизнь называли Василия отцом, а не отчимом, даже после замужества оставили фамилию Джугашвили, добивались его реабилитации, а также переноса его тела из Казани в Москву. Впрочем, это говорит больше о нравственных качествах Василия, о том, что он хорошо к ним относился, а также о том, что они, маленькие девочки, мало знали об истинной подоплеке событий в жизни их матери и отчима. А если, повзрослев, и узнали, то не стали выносить их на суд охочей до сенсаций публики. То, что они защищают свою мать, естественно и нормально для дочерей.

Однако, кроме Марии Нузберг, в казанской ссылке в жизни Василия была еще одна женщина. Василий называл ее Маришей, фамилия осталась неизвестной, потому что она не захотела открывать ее журналистам. Мариша сама стала инициатором их знакомства. Дело в том, что два ее дяди были летчиками, причем служили они когда-то в подчинении Василия и очень уважительно к нему относились. Поэтому, услышав о приезде Василия Сталина в Казань, Мариша, студентка ветеринарного факультета, решила ему позвонить. Он был рад, тут же пригласил девушку навестить его. Видимо, это произошло как раз в те две недели, когда Нузберг до Казани еще не доехала, и он считал себя свободным.

Двадцатилетняя, красивая девушка навестила сына вождя и… влюбилась в него – немолодого, не красавца, к тому же пьющего. Странно? Может, все-таки, не был он таким алкоголиком, как его представляют? Все-таки, досталась, похоже, Василию от отца в наследство сталинская харизма и умение обаять собеседника, особенно, если собеседник был женского пола.

А еще через несколько месяцев, когда Нузберг уехала делать аборт и осталась в Москве на несколько месяцев, Мариша переехала к Василию. Причем, судя по ее беседе с казанской журналисткой, она не знала о существовании Нузберг – то есть в странную ситуацию со странной женой Василий ее посвящать не хотел.

«Материально мы жили очень скромно, – рассказывала она потом, став уже к тому времени научным сотрудником одного из казанских вузов. – Василий получал пенсию 300 рублей, из которых 150 отсылал первой жене. (С размером пенсии тут неясность – то ли не убавляли ее, то ли Василий не сказал этого молоденькой поклоннице, – прим. авт. ) И ещё мой оклад. Вставал он всегда очень рано, шёл на кухню, готовил завтрак. Из дома никуда не выходил, только пенсию получать ездил в КГБ на Чёрное озеро, да и то всегда вместе со мной. Его ни на миг не покидало предчувствие, что его снова заберут…»

Плохое предчувствие его не обмануло, хоть в тюрьму он больше и не попал. Однажды вечером в квартиру вошла какая-то женщина.

«Я открыла, – вспоминает Мария Николаевна, – незнакомка влетела прямо в комнату, где лежал Василий. Он приподнялся: «Зачем ты пришла?»

Но женщина заявила мне: «Оставьте нас вдвоём». Василий тут же крикнул: «Мариша, сядь и не уходи!» «Ты очень болен, может, я смогу тебе помочь?» – ворковала незнакомка. Я решила, что это, видимо, его давняя знакомая, и ушла на кухню. Они говорили долго. Потом я услышала голос Василия: «Уходи!» – «Нет, я никуда не уйду». И тут она заявила мне: «Если вам не трудно, уйдите домой сегодня…» Я обомлела от её наглости, прошу Васю: «Объясни, в чём дело. Я ничего не пойму!» «Потом, потом…» – страдальчески сказал он. Разозлённая, в смятении, в ревности, я оделась и ушла».

То есть, видимо, сначала у Василия были основания предполагать, что Нузберг не вернется. Возможно, когда у него установились отношения с Маришей, между ним и Нузберг происходили какие-то объяснения по телефону или по переписке, о которых мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Похоже, Нузберг действительно не собиралась возвращаться в Казань, иначе четырехмесячный аборт объяснить невозможно. Но, очевидно, заставили.

А Маришу утром вызвали в районное отделение внутренних дел, обвинили в том, что она учинила скандал в квартире, где живёт без прописки, сказали сакраментальную фразу: «Мы о вас знаем всё…»

Спустя несколько дней Василий сам позвонил Марише и просил прийти. Объяснить, что происходит, он не смог. Сказал, что три дня был без сознания, а на вопрос, кто та женщина, отвечать отказался: «Потом, потом…»

Но «потом» так и не получилось. Незнакомая Марише женщина (а это была, конечно, все та же Нузберг, которую, надо думать, увидев рядом с сыном вождя другую женщину, срочно вызвали из Москвы в Казань) больше не оставила Василия, чем-то колола его, изображая заботу о больном. Василий сказал, что ему колют снотворное, но когда Мариша незаметно взяла одну использованную ампулу, медсестра коршуном метнулась к ней, выбила ампулу из рук и раздавила её: «Не трогайте, уколетесь!..»