Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Небольшая вначале натянутость была быстро у нас сломлена, и наш обед прошел в самом оживленном настроении.

Умея легко быть веселым и общительным, король умел также легко быть серьезным и даже среди охватившего оживления помнить о деле.

Я вспоминаю одно его возвращение со скачек, где принимали участие и его лошади, взявшие тогда приз. Большой любитель всякого спорта и охоты, король был очень доволен и особенно оживлен, но за каких-нибудь 5 минут до Лондона он сделался вдруг серьезен и удалился в свое купе, извиняясь, что ему надо хорошенько обдумать важную речь, которую он должен произнести сейчас же по приезде.

На следующий день эта речь появилась в газетах. Она была составлена весьма красиво и содержательно и занимала целый газетный столбец.

Своим высоким положением король не в пример многим коронованным особам, видимо, не тяготился и почти никогда не высказывал неудовольствия, что имел много занятий и мало свободного времени.

Вся важность и неотвратимость лежавшей на нем ответственности все же сознавалась им, судя по многим поступкам, очень сильно, хотя он о ней старался не упоминать.

Кажется, только один раз, и то в шутливой форме, он поделился с другими воспоминаниями из дней своей юности, когда он впервые ознакомился с нелегким чувством единоличной ответственности. «Мы были, – рассказывал он, – несколько человек на охоте, дул сильнейший ветер, и нам всем хотелось очень курить, а единственная спичка, которая могла бы спасти положение, находилась у меня одного. Отдать ее для зажигания другому было бы малодушием. Помню, с каким вниманием и какими долгими обдумываниями я старался, чтобы ее не погасил ветер. Надо сознаться, что чувство даже такой ничтожной личной ответственности, когда на вас смотрят и ждут, – не из приятных».

При существующих в Англии обычаях и законах ему было трудно, почти невозможно навязывать свою волю своим министрам. Он не желал и открыто идти против течения; но он очень находчиво вдохновлял своими мыслями и желаниями всех этих влиятельных лиц, с кем соприкасался, и его мнение в окончательных решениях министерства играло почти всегда первенствующую роль. Он стремился также всеми силами к сближению двух главных в Англии партий, добивался и тут многого, но все же чувствовал себя более сильным во внешней политике, чем в политике внутренней, и здесь он своим влиянием принес громадную пользу делу мира. Менее чем кто-либо в его тогдашнюю пору он желал войны…

В Мариенбаде король жил совершенно запросто, частным человеком 79. В его свите был один только чрезвычайно милый генерал Кларк (sir Stanley Clarce), но его особа тщательно охранялась как австрийской полицией, так и своей собственной, особенно многочисленной.

Когда король приезжал к нам, мы уже задолго знали о его предстоящем прибытии по тем людям, которые не появлялись в обычные дни у нашей гостиницы, и по начинавшим за некоторое время шмыгать по всем направлениям автомобилей.

Неуправляющие короли, насколько я мог вынести впечатление и в дальнейшем, охранялись за границей даже усиленнее, чем неограниченный русский самодержец.

Для охраны великого князя было назначено австрийцами лишь два полицейских чина в гражданском платье, неуклюже следовавших за нами на почтительном расстоянии при всяких наших передвижениях.

Нас это сильно стесняло, и мы делали неоднократные попытки, чтобы от них избавиться, но всегда неудачно. Как меня уведомила тогда наша заграничная тайная полиция, известный организатор политических убийств из-за угла Борис Савинков пребывал за границей, и рекомендовалась особая осторожность, так как на его долгое бездействие рассчитывать было нельзя.

Но в случае внезапных нападений со стороны его сообщников что могли сделать эти два человека – один высокий, болезненный и худой как жердь, другой толстенький, круглый, с прерывистым дыханием. Настоящие Дон-Кихот и Санчо Панса в штатском одеянии.

В особенности было жаль смотреть на последнего – при наших долгих, всегда быстрым шагом, прогулках он просто изнемогал.

Тогда и мы из-за него делали небольшой привал, поили его пивом или минеральной водой. Под конец нашего пребывания его желание нам чем-нибудь угодить вызывалось уже не столь служебным усердием, сколько его явно показываемым расположением к великому князю как человеку.

Я вспоминаю его искренний испуг, чуть ли не отчаяние заботливой нянюшки, когда мы однажды неожиданно для них сели в лодку и стали уходить от его наблюдения. Его умоляющие глаза были настолько красноречивы, что пришлось вернуться и посадить его с собой. Он весь тогда сиял от гордости и удовольствия.

Эдуард VII покинул Мариенбад раньше нас. Прощаясь с нами, он с присущей ему простотой, как всегда, добродушно посмеиваясь, объявил Михаилу Александровичу, что им отдан приказ английскому крейсеру «Минерва» прибыть из Мальты в Sorrento, где и поступить в полное распоряжение великого князя, на случай если он захотел бы попутешествовать по Средиземному морю.

Такое сердечное внимание к своим племянникам являлось одновременно и красивым жестом по отношению к России. Это были уже месяцы довольно неясного начала англо-русского сближения.

Вряд ли кто-либо и тогда мог предвидеть, что когда-нибудь Россия и Англия будут в союзе 80.

И все-таки этот союз задолго предсказал такой далекий от нас человек, как Lamartine 81.

В самом начале августа 1907 года мы покинули Карлсбад и двинулись в Италию. После короткой остановки в Мюнхене, где нас встретили, чествовали обедом и показывали город оба брата Лейхтенбергских, мы, не останавливаясь ни во Флоренции, ни в Риме, прибыли рано утром в Неаполь.

Там уже ждал нас нанятый русским посольством для нас пароход. Я не буду описывать всю чарующую красоту Неаполитанского залива с его рощами, скалами, с Posilippo 82и дымящимся Везувием вдали. Ее уже столько раз описывали, да и передать ее словами нельзя – ее можно почувствовать, лишь увидев ее на месте. Скажу только, что лично для меня из всех моих путешествий лишь наша Средняя Азия, эта колыбель человечества с ее не исчезнувшей еще до сих пор библейской жизнью, да еще северные норвежские фиорды, с их мистическим сочетанием тишины, белых ночей, хаоса скал и спокойных морских глубин, могут равняться по силе с тем первым впечатлением, которое наполняет меня до сих пор со дня моего первоначального знакомства с прибрежной Италией.

Италия! Сколько образов наполняло меня в юности при одном твоем имени.

Сколько раз и впоследствии мне приходилось бывать в этой чарующей стране, но она уже не могла дать мне восторга первой встречи. Тяжелое личное горе заставляло не замечать ни прелести ее природы, ни величия тысячелетий ее истории: в те годы мои любимые мальчики уже угасали. Один только что ушел от нас навсегда, другого, в надежде на целительные силы природы, мы привезли на берег итальянского моря.