Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

На другой день нашего приезда прибыл король и сразу внес оживление в деревенскую жизнь. Одновременно с ним приехали и очередные гости, которые обыкновенно приглашались в Сандрингхам на несколько дней и сменялись по два раза в неделю, кажется, по воскресеньям и средам.

Король умел подбирать своих приглашенных и составлять им очереди так, чтобы они могли чувствовать себя в подходящей компании. За время нашего пребывания в его имении перебывало несколько десятков человек, молодых и старых, людей различных партий, из светского и высшего служебного круга.

В числе их были и дамы, и епископы, и иностранные дипломаты.

Приезжал и наш посол, граф Бенкендорф, пользовавшийся у короля по праву большой симпатией. Это было время расцвета англо-русской дружбы, и Эдуард VII подчеркивал свое особенное к русским внимание.

Наиболее торжественною частью дня было время обеда. Он сервировался очень поздно, в большой красивой зале, в отличие от завтраков за одним общим длинным столом. Сервировка была обычно-дворцовая. Что было необычно, но и особенно изящно, это украшение стола не только цветами, но и большими ветвями деревьев и кустарников, уже расцвеченных всеми красками осени, – искусство и умение, которыми можно любоваться только в одной Англии.

Король выходил к обеду, имея в петлице фрака какой-нибудь цветок, каждый день особенный. Этим же преимуществом пользовались и остальные родственники королевского дома, и гости этого ранга.

Король посылал Михаилу Александровичу от себя тот именно цветок, который он должен был надеть вечером к своему фраку.

Вероятно, такую же любезность он оказывал и другим.

Необычайной была и та быстрота, с которой менялась посуда.

Благодаря очень находчивому приспособлению она как-то одновременно сдергивалась со всего стола, не произведя при этом никакого беспорядка и шума.

За обедом, а затем вечером играл приглашенный большой оркестр румын. Играл он превосходно, в числе других и русские вещи, так что можно было ими заслушаться.

В Сандрингхаме существовала и другая музыка, совсем особенная, длившаяся не более минуты, но своим внезапным вторжением и раздирающими звуками заставлявшая вздрагивать от неожиданности новичков и вызывать сочувствующую веселую улыбку короля. Происходило это обыкновенно около середины обеда и всегда неожиданно: раскрывались двери столовой, на пороге появлялся громадный шотландец в своем живописном национальном одеянии и начинал во всю силу легких дудеть в свою волынку. Затем, не отнимая волынки ото рта, он быстрым шагом обходил вокруг стола и так же быстро исчезал, как и появлялся.

Мое невольное резкое движение от неожиданности такого вторжения рассмешило моего соседа, очень степенного пожилого англичанина.

Хотя и не особенно ясно, он мне разъяснил, что этот обычай у них существует с давних пор и что во времена пиршеств у шотландских королей всегда появлялся такой волынщик, чтобы своими звуками, как это, вероятно, подразумевалось в очень древние времена, напомнить пирующим о превратностях судьбы и о поджидающей каждого смерти. Впоследствии этому обычаю было придано уже совсем не мрачное значение – в нем выражалось лишь особо почетное приветствие короля и его гостей. В некоторых частных домах в Шотландии существует до сих пор такой же обычай…

Постоянных мест за обеденным столом не было. Ежедневно у каждого из нас, так же как и у короля и королевы, менялись соседи.

В первый день Михаил Александрович сидел между королевой и принцессой Викторией. Напротив него приходилась принцесса Патриция, сидевшая рядом с королем. На второй день принцесса Патриция и великий князь сидели рядом. Они оба, конечно, с первого момента встречи догадывались о тех предположениях, которые строились на их счет, и усиленное внимание посторонних их, видимо, сильно раздражало; в особенности ее. Сдержанная и владеющая собой в совершенстве, она порою невольно выказывала неудовольствие.

Сознаюсь, что мне самому было за них обоих порядочно неприятно. Ничто так не мешает зарождению обоюдного чувства, как усиленные старания и любопытство других. Для гордых людей они невыносимы и способны убить это чувство в самом начале и навсегда.

В счастье любви, если можно это чувство назвать таким громким словом, дорожат только счастьем, завоеванным лично, а всякое посредничество и расхваливание друзей, как бы доброжелательны они ни были, всегда напоминают какую-то торговую сделку.

Принцесса Патриция и Михаил Александрович это чувствовали особенно сильно и нарочно показывали другим, что все старания их будут напрасны. В этот вечер они оба разговаривали только со своими соседями и почти не обмолвились ни единым словом между собою.

– Конечно, ничего с ними не выйдет, – шептала мне громко мало смущавшаяся miss Knollis. – Они даже не желают смотреть друг на друга. Я заранее это предвидела. Мысли у них заняты совсем другим. Те, о ком они оба думают, находятся далеко отсюда.

На третий день за обедом мне пришлось быть соседом принцессы Патриции. Она оказалась очень интересной и наблюдательной собеседницей. Мы оживленно разговаривали о совсем не «обыденных» вещах. Под конец зашел разговор о ее путешествиях. Ее всегда тянуло в малоисследованные страны, с еще недостаточно разъясненной культурой и своеобразными обычаями.

Европейские страны, кроме Англии, она недолюбливала. Они ей казались скучными и неинтересными по своему сравнительному однообразию.

Но на моей родине она никогда не была и расспрашивала о ее особенностях с интересом и даже сочувствием, которое меня уже радовало.

– Какая же страна после Англии вам могла бы показаться настолько интересной, чтобы вы могли в ней без скуки и сожаления жить? – спросил я ее почти невольно.

Я так надеялся услышать, хоть с небольшим раздумьем, слово «Россия», но получил сейчас же в ответ:

– Только Египет.

Через несколько дней, видимо, тянувшихся для нее долго, принцесса Патриция покинула Сандрингхам. Ее просили остаться еще на неделю, но что-то «важное» ее призывало домой.

Никто, я думаю, так не сожалел о ее отъезде, как я.

Все же моя надежда даже при таких обстоятельствах еще не исчезла совершенно – они оба, в конце концов, хотя бы украдкой могли, всматриваясь друг в друга, вдруг к изумлению узнать, что отворачиваться от обоюдного счастья им совсем было ни к чему.

Ведь жизнь всегда находит тысячи оснований для разъединения, но и ровно столько же, если не больше, для самых неожиданных увлечений!

Впрочем, в этом равенстве возможностей заключается и трагедия многих существований, так как совершенство находит не всякий, да и обольщение длится недолго. Настоящее счастье доступно, пожалуй, только тому, кто имеет возможность довольствоваться малым и не замечать по сторонам лучшего.