Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Несмотря на чисто русские обороты фраз, в ней чувствовалось уже довольно много «иностранного», тогда как на остальных наших великих княгинях, вышедших замуж за границу, эта заграница ничем своим, даже под старость, не в силах была сказаться.

На пароходе-пароме между Варнемюнде и Данией я познакомился также и с женой греческого королевича Георга, принцессой Марией Бонапарт, и принцем прусским Фридрихом-Леопольдом, родственником Вильгельма, ехавшими также на похороны.

Насколько принц Фридрих-Леопольд был усиленно мрачен и угрюм, настолько принцесса Мария была приветлива и общительна. По словам князя Шервашидзе, весьма упорного в своих суждениях, знавшего ее давно, она являлась самой умной и наиболее исторически начитанной принцессой во всей Европе. Лично я судить об этом не могу, так как наш чисто дорожный разговор почти не затрагивал подобных серьезных тем.

В Копенгагене все было так, как бывает при подобных печальных обстоятельствах. Помню только, что траур датского двора тогда удваивался, так как племянник покойного короля, молодой герцог Кумберлендский, спешивший на похороны дяди на автомобиле, разбился по пути насмерть.

Помещение мне отвели в те дни на самом верху Амелиенборгского дворца с чудным видом на Копенгаген. Как на Москву надо смотреть с Воробьевых гор, так и на остальные, даже приморские города следовало бы смотреть с какой-нибудь высоты. Видимые не с моря, а сверху и издалека, они выигрывают намного в своей красоте: все, порою изумительные детали города как-то быстро исчезают из памяти, но общий облик запечатлевается зато надолго.

В том же 1912 году происходил в Москве столетний юбилей Бородинской битвы и изгнания Наполеона из пределов России 164.

На юбилей прибыл весь двор и бесчисленное количество разных депутаций. Москва опять встречала своего государя всем народом: и встречала искренно, задушевно, не по полицейской указке, как принято было говорить со времени хождения нашей интеллигенции в народ.

Меня всегда и смешили, и раздражали такие утверждения – полиция была бы в восторге, если бы собравшегося народа было возможно меньше. Впрочем, этим утверждениям верили только те, кто хотел в такое равнодушие или даже в такую враждебность населения к своему царю верить.

Среди миллионов русских людей таких было вообще немного, а в Москве в те дни как будто не было и совсем.

На этом парадном военном торжестве государь не говорил никаких речей, да в них никто и не нуждался. Русский народ, создавший неимоверными усилиями великую страну, всегда изумлял меня своею скромностью, нелюбовью к громким фразам, а его представители, русские цари, в особенности. Так называемый огромный квасной патриотизм и фразы «шапками закидаем» были принадлежностью лишь обывателей, а не жителей обширной деревни.

За все тысячелетнее славное существование России в памятные исторические дни неписаное, а живое царское слово или не раздавалось вовсе, или раздавалось весьма скупо. Несмотря на то что мою Родину завистливо привыкли называть колоссом на глиняных ногах, ее могущество все же сознавалось всеми и не требовало поэтому никакого подчеркивания.

В те дни среди других родственников государя присутствовала в Москве и великая княгиня Мария Александровна, герцогиня Эдинбургская, единственная сестра императора Александра III.

Она еще летом долго гостила у императрицы-матери в Гатчине, а затем переехала с нею в Аничковский дворец. В то лето я близко познакомился с нею впервые. Из всей многочисленной семьи Александра II она ближе – намного ближе, – чем ее братья, подходила к простому русскому характеру императора Александра III. Так же как и он, она была прямодушна и чрезвычайно национально настроена. Выйдя замуж за герцога Эдинбургского и проведя затем всю жизнь за границей, она сохранила все оттенки русской души, без всякого налета на нее иностранного. Над жизнью и обычаями Запада – хотя и добродушно, но метко, – она постоянно посмеивалась. Видимо, нелегко далась этой русской душе узкая, полная условности жизнь на чужбине.

По случайности, у меня оказалось письмо, писанное к ней старшим сыном императора Александра II, скончавшимся в молодых годах наследником цесаревичем Николаем Александровичем. Письмо это попало в мои руки от одного известного собирателя рукописей (кажется, Модзалевского) с просьбой передать его по принадлежности великой княгине, что я тогда же и сделал. Оно было написано еще более полвека назад, с первого путешествия наследника по Волге 165, когда Мария Александровна была еще совсем крошкой и не умела даже читать. Такое заботливо-любовное внимание брата к своей малютке сестренке меня тогда поразило.

Видимо, дети Александра II жили дружною, сплоченною семьею и не любили расставаться друг с другом надолго.

Это было длинное письмо, на четырех страницах крупного размера, где Николай Александрович в шутливых, под старинный слог, выражениях описывал свои впечатления, могущие позабавить и поучить сестренку. Оно меня поразило столько же тонкостью наблюдения молодого неопытного путешественника, сколько и чистотою своего русского языка. Иностранных слов или им родственных там не встречалось вовсе, и это в то время, когда в нашем придворном обществе, да и в обществе вообще царствовал французский или немецкий язык, а по-русски было принято писать с ошибками.

Видимо, на Николае Александровиче сказались не только русское образование, но и русское воспитание. Наша интеллигенция, за исключением, пожалуй, славянофилов, в его дни была воспитана и думала по-другому, чем русские государи, и это являлось отчасти причиной их взаимного расхождения и даже непонимания.

Как это интимное письмо смогло от Марии Александровны попасть в чужие руки и сохраниться, не могла пояснить и сама великая княгиня.

В ту же осень Михаил Александрович опять уехал в разрешенный отпуск, без всякого официального сопровождения, за границу, а мне удалось снова побывать в Воронежской губернии у великой княгини Ольги Александровны и провести там несколько хороших дней.

У нее тогда гостила ее бывшая фрейлина м-ль Коссиковская и приехавший из Швейцарии ее бывший наставник французского языка Ф. Я. Тормейер.

Осенние дни тогда стояли великолепные, но не весело было у меня, да и у всех собравшихся на душе. Мы все очень любили Михаила Александровича, и все совершавшееся вокруг него и в нем самом наводило нас на очень горькие мысли.

Те осенние дни государь с семьей проводил в Скерневицах и в Спале, куда он крайне редко ездил на охоту. Тогдашнее пребывание в Польше почти с самого начала было полно для них самых мучительных переживаний.

Маленький Алексей Николаевич, прыгая неудачно в лодку, вызвал своим ушибом внутреннее кровоизлияние, на этот раз настолько сильное, что положение его одно время казалось безнадежным 166. К счастью, он затем начал постепенно поправляться, и в самом начале ноября, кажется, около 5-го числа, государь переехал с ним из Спалы в Царское.