Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

Прием оканчивался около часа, и дежурный флигель-адъютант или шел в свое помещение через длинные переходы и залы завтракать, или, если бывал приглашен к высочайшему столу, что бывало чаще всего, – то направлялся через коридор от кабинета государя в небольшую проходную комнату, приходившуюся рядом с любимой гостиной императрицы.

В проходной, неуютной, почти без мебели комнате стоял придвинутый к окну небольшой стол с закуской, но в ней никого еще не было. Лишь за дверьми гостиной слышались оживленный разговор великих княжон и шум от игры маленького наследника.

Через некоторое время появлялся из своего кабинета государь, здоровался с приглашенными, обменивался с ними на ходу короткою фразою и проходил, не задерживаясь, в комнату императрицы.

Оставался он там недолго – вскоре выходила к закусочному столу и вся царская семья. Закусывали коротко и стоя. Государь выпивал только одну небольшую чарку своей обычной настойки. Затем направлялись все для завтрака или обеда в любимую, рядом со спальней, гостиную императрицы, большую красивую комнату, полную цветов и всяких растений.

Здесь, сейчас же у входа, около кушетки стоял накрытый небольшой круглый стол. Ввиду болезни – расширения сердца – государыне приходилось часто и подолгу лежать 178. Тогда она не занимала места за столом, а полулежала на кушетке, и кушанья ей подавались на отдельный низенький столик, стоявший рядом. Постоянное место за столом было только у государя и императрицы. Дети размещались каждый раз по-своему. Гость как-то сразу, без указаний, сам находил себе место – обыкновенно около наследника и одной из великих княжон.

Большей частью никого, кроме приглашенного дежурного флигель-адъютанта, не было, изредка присутствовал кто-нибудь из родственников, иногда, через долгие промежутки, приезжавших в Царское Село, но обыкновенно обед или завтрак проходили в самой непринужденной домашней обстановке. До войны императрица и великие княжны всегда переодевались к обеду в вечерние платья; во время войны они не снимали серой формы сестер милосердия, которая к ним очень шла.

Императрица в кругу семьи или близких знакомых и императрица во время приемов или среди полузнакомого общества – это были две разные особы. Неимоверно выигрывала первая, в особенности когда государыня чувствовала себя более здоровой – она необыкновенно хорошела и выглядела совершенно молодой. Дома ее покидала ее обычная застенчивость, она шутила, смеялась как с детьми, так и с приглашенными, оживленно принимала участие в играх, а в общем разговоре становилась очень находчивой.

Разговор большею частью велся на русском языке, которым императрица в последние годы владела совершенно свободно. Лишь изредка она обменивалась короткими английскими фразами со своими детьми. Говорили на всевозможные темы, иногда на отвлеченные и серьезные.

На эти темы особенно любила делиться своими мыслями императрица – чувствовалось, что она много читала и думала. Младшие великие княжны и Алексей Николаевич были еще очень молоды, и все их движения, и обороты фраз соответствовали этому возрасту. Но они все были чрезвычайно наблюдательны. Как я это где-то уже сказал, сплетня или даже намек на нее в разговорах семьи совершенно отсутствовали.

Великие княжны и маленький Алексей Николаевич, так же как и все дети Александра III, своею внешностью резко не походили друг на друга; сильно разнились и в своей внутренней жизни; но каждая из них была прелестна по-своему. Об их привлекательных особенностях я где-то в другом месте уже сказал. Здесь хочется только повторить, что для меня было одно наслаждение находиться в их среде.

С такою молодою искренностью и веселостью мне действительно ранее не приходилось встречаться. С отцом и матерью они держали себя совершенно по-товарищески; внутренне не только их любили, почитали, переживали с ними их огорчения, но, видимо, и побаивались, в особенности государя. Стоило ему только пристально посмотреть на расшалившегося наследника или младшую великую княжну, как они сейчас же утихали и краснели.

О характере государя и императрицы, какими я их знал, я также довольно подробно сказал в начале моих записок. Быть может, многие не согласятся с моими суждениями и будут указывать на впечатления, вынесенные другими лицами. Как бы то ни было, мне много приходилось выслушивать мнений по этому поводу, а еще более о них читать. Почти ни одна известная мне характеристика государя или императрицы, за исключением статей С. С. Ольденбурга и П. П. Стремоухова в «Русской летописи» 179, меня не удовлетворяла, а многие просто возмущали, настолько они были несправедливы или поверхностны, отражая в себе лишь ходившие сплетни.

Впрочем, сколько людей, столько и мнений, да и разобраться в ком-либо с исчерпывающей полнотою – вещь не только трудная, но и невозможная, в особенности когда речь идет о государях или лицах, живущих обособленной жизнью, а судит о них толпа или предвзятое общественное мнение.

Правда, можно судить с известной определенностью об их личности по их поступкам, по отзывам близких лиц или прислушиваться к впечатлениям, вынесенными о них не обыкновенными людьми, а вдумчивыми, чуткими к движениям души писателями или беспартийными историками, привыкшими более пытливо разбираться не только в человеческих возможностях, но и в значениях монархов для жизни народов. Но и тут мнения порою расходятся до полной противоположности.

Когда я думаю о государе Николае Александровиче, мне невольно вспоминаются суждения о его отце императоре Александре III именно одного известного писателя и одного не менее выдающегося историка.

Писатель Тургенев при личном, правда, очень коротком знакомстве с этим императором в Париже успел вынести впечатление, что государь Александр III «был человек весьма посредственный» 180.

Историк Ключевский, кажется, никогда лично не соприкасавшийся с этим императором, судит о нем уже иначе. В его глазах это была личность замечательная и выдающаяся. «Александр III, – говорит он, – способствовал сильнее других накоплению добра в нравственном обороте человечества, и только когда его не стало, Европа поняла, чем он был для нее» 181.

В искренности суждений обоих писателей, ничего не искавших для себя, трудно сомневаться. И так можно казаться, быть может, и не без оснований, весьма посредственным человеком в своей личной жизни, и быть в то же время даже великим и необходимым для жизни человечества.

Правда, такая двойственность по плечу только одним монархам милостью Божиею, вернее, лишь самодержцам, но в этом кроется как их значение, так и их возможности.

Император Николай Александрович, несмотря на все свое, безусловно, хорошее и душевное, обладал, как и всякий другой, вероятно, многими человеческими слабостями, быть может, и ненужными для выдающегося русского самодержца, и все же благодетельное значение его не только для России, но и для всей Европы, да и для других стран было громадно и незаменимо. Этого значения не поняли лишь те, кто его устранил.