Анатолий Мордвинов - Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

Впоследствии, когда мы уже вернулись в Ставку, прибывшие из Петрограда офицеры-конвойцы на мои упреки рассказали мне, как было дело в действительности.

По их словам, двигавшаяся по Шпалерной (где находились казармы конвоя) и направлявшаяся к Таврическому дворцу возбужденная громадная толпа народа привлекла внимание оставшейся в Петрограде команды, и многие, главным образом из любопытства, намеревались вместе с нею добраться до Думы.

Но оставшийся в Петрограде есаул Мануха это им запретил и сказал:

– Сидите тут смирно – я один пойду в Думу и разузнаю, в чем дело, – и направился туда.

Все же несколько человек, не более 30–40, несмотря на приказание, смешались с толпой и пробрались вместе с ней на двор Таврического дворца.

Их красивая, своеобразная казачья форма привлекла всеобщее внимание. Вышедший из Думы какой-то депутат, увидев офицера, обратился к Манухе с предложением привести разрозненных людей в порядок.

Мануха отказался, но какой-то урядник конвоя все же выстроил этих людей, и тогда депутат обратился к ним с речью: «Товарищи, мы счастливы, что даже и конвой» и т. д., и т. д.

Что было дальше, я уже забыл, но помню, что эти же офицеры мне говорили, что 2 сотни, бывшие в Царском, так же как и сотни, находившиеся в Могилеве и Киеве, оставались все время верными присяге, на своих постах.

Это же засвидетельствовал и граф Бенкендорф, находившийся все время при Ее Величестве в Царском Селе, в Александровском дворце.

По его словам, «как конвой, так и собственный Его Величества полк держались в превосходном порядке, готовые всегда исполнить свой долг».

Конвой не соблазнился и революционным приказом № 1, утвердив на своих местах все свое прежнее начальство, чего, к сожалению, не сделал Сводный полк.

Обе эти части телохранителей, неся верную службу, оставались во дворце до 8 марта, когда сменены были по приказу Временного правительства – объявленному через генерала Корнилова – революционными гвардейскими стрелками.

О том, как превосходно держали себя части этих войск в Могилеве и после отречения государя, я был личным свидетелем.

Что сталось с конвоем и частями сводного полка после отбытия государя из Ставки – я не знаю.

Все революции любят окружать себя легендами, даже основанными якобы на показаниях «очевидцев» и документах.

Целых сто лет потребовалось для того, чтобы архивные изыскания смогли снять ореол какой-либо «доблести», проявленной якобы при взятии Бастилии. Число врагов и примкнувших друзей в подобных случаях всегда вырастает до неимоверных размеров.

Как и всякому громкому преступлению, им, конечно, очень трудно говорить о себе правду…

Известие о прибытии депутатов от самовольно захватившей власть Думы очень сильно взволновало находившегося в те дни в наряде в нашем поезде сотника конвоя Его Величества Лаврова.

Этот молодой энергичный казачий офицер не строил себе, в противоположность нам, никаких иллюзий и решительнее всех оценивал тогдашнюю обстановку и значение в ней взбунтовавшейся столицы. В те дни и часы оттуда действительно не могло исходить ничего хорошего, достойного, приемлемого или кающегося…

Он даже обратился к графу Граббе за разрешением:

– Прикажите, и мы немедленно уничтожим этих «депутатов», как только они осмелятся появиться здесь.

А мы, остальные, все еще хотели надеяться на возможность другого решения и старались уверить себя в благоразумии ехавших к нам думских переговорщиков.

Присутствие в этой депутации Шульгина, которого я хотя и не знал лично, но который был мне известен по своим твердым монархическим убеждениям, помню, меня даже отчасти успокоило. Было уже около половины третьего часа дня.

Я спросил у проходившего мимо скорохода Климова, не собирается ли государь выйти в это обычное время на прогулку, чтобы его сопровождать, но Климов сказал, что к Его Величеству прошли только что генерал Рузский и еще два штабных генерала с бумагами, вероятно, для доклада о положении на фронте, так как государь их принимает не у себя в кабинете, а в салоне, где удобнее разложить карты.

Я вышел тогда один, походил немного по пустынной платформе, чтобы посмотреть, не прибыл ли какой поезд из Петрограда, и вскоре вернулся в свой вагон, где в купе С. П. Федорова собрались почти все мои товарищи по свите за исключением графа Фредерикса.

Я не помню, сколько времени мы провели в вялых разговорах, строя разные предположения о создавшейся неопределенности, когда возвращавшийся из соседнего вагона государя граф Фредерикс остановился в коридоре у дверей нашего купе и почти обыкновенным голосом, по-французски (ввиду находившегося рядом проводника) сказал: «Savez vous – l’Empereur a abdique».

Слова эти заставили нас всех вскочить.

Я лично мог предположить все что угодно, но отречение от престола, столь внезапное и ничем не вызванное, не задуманное только, а уже совершенное, показалось мне такой кричащей несообразностью, что в словах преклонного старика Фредерикса в первое мгновение почудилась естественная старческая непонятливость или явная путаница.

– Как так отрекся?!. Когда?!. Что такое?!. Да почему?!. – посыпались наши возбужденные вопросы.

Граф Фредерикс на всю эту бурю восклицаний, пожимая сам недоуменно плечами, ответил только:

– Государь сейчас получил телеграммы от главнокомандующих… и сказал, что раз и войска этого хотят, то не хочет никому мешать…

– Какие войска хотят?!! Чего они хотят?!. Что такое?!. Ну а вы что же, граф?!. Что вы-то ответили Его Величеству на это?!

Опять безнадежное пожатие плеч:

– Что я мог у него изменить? Государь сказал, что он решил это уже раньше и долго об этом думал…

– Не может этого быть?!. Ведь у нас война!!!

– Отречься так внезапно?!. Здесь, в вагоне?! И перед кем?! И для чего? Да верно ли это? Нет ли тут недоразумения, граф? – посыпались снова возбужденные возражения со всех сторон, смешанные и у меня с надеждой на путаницу или на возможность еще отсрочить только что принятое решение.

Но, взглянув на лицо Фредерикса, я почувствовал, что путаницы нет, что он говорит серьезно, отдавая себе отчет во всем, так как и он сам, несмотря на свою обычную интонацию, был глубоко взволнован, и руки его дрожали.

– Государь уже подписал две телеграммы, – ответил Фредерикс, – одну Родзянко, уведомляя его о своем отречении в пользу наследника при регентстве Михаила Александровича и оставляя Алексея Николаевича при себе до его совершеннолетия, а другую о том же Алексееву, в Ставку, назначая вместо себя верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича.

– Эти телеграммы еще у вас, граф? Вы их пока еще не отправили? – вырвалось одновременно у всех нас с новой, воскресавшей надеждой.