Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

А старый товарищ Владимира Маяковского (ещё со времён учёбы в Строгановском училище живописи, ваяния и зодчества), художник Василий Чекрыгин, написав картину «Голод в Поволжье», летом 1922 года трагически погиб – 3 июня на железнодорожной станции Мамонтовка он попал под поезд.

А жизнь страны Советов продолжалась.

Поэту-имажинисту Ивану Грузинову, арестованному за сборник «Серафические подвески», объявили, что его дело будут рассматривать члены Коллегии ГПУ. «Серфические подвески» вышли в свет ещё в 1921 году, но весь тираж сборника был конфискован за то, что в стихах встречалась ненормативная лексика. 6 июня Коллегия ГПУ постановила, что поэт Грузинов совершил контрреволюционные деяния, и его дело было направлено в Московский ревтрибунал. Хотя этот грозный вершитель судеб ограничился всего лишь категорическим запрещением сборника, его автор был напуган весьма основательно.

А Сергей Есенин отправил из Германии письмо Илье Шнейдеру:

«Висбаден. Июнь. 21.1922

Милый Илья Ильич!

Привет Вам и целование. Простите, что так долго не писал Вам, берлинская атмосфера меня издёргала вконец. Сейчас от расшатанности нервов еле волочу ногу. Лечусь в Висбадене. Пить перестал и начинаю работать.

Если бы Изадора не была сумасбродной и дала мне возможность где-нибудь присесть, я очень много бы заработал и денег».

Деньги Есенину были очень нужны, и он написал об этом:

«У Изадоры дела ужасны… Имущество её: библиотека и мебель расхищены, на деньги в банке наложен арест».

Высказался поэт-имажинист и о политической ситуации в Европе:

«Германия?.. Никакой революции здесь быть не может. Всё зашло в тупик, спасёт и перестроит их только нашествие таких варваров, как мы.

Нужен поход на Европу…

Однако серьёзные мысли в этом письме мне сейчас не к лицу. Перехожу к делу. Ради бога, отыщите мою сестру…она, вероятно, очень нуждается…

Вы позовите её к себе и запишите её точный адрес, по которому можно было бы выслать ей деньги, без которых она погибнет».

Находясь в благополучной Европе, Есенин не забывал, что в России голодают.

Произошла и трагедия – утром 28 июня 1922 года в деревне Санталово Новгородской губернии скончался поэт Виктор Владимирович Хлебников. Маяковский написал статью, посвящённую его памяти, в которой назвал Хлебникова Колумбом «новых поэтических материков, ныне заселённых и возделываемых нами». Статья (напечатанная в журнале «Красная новь») заканчивалась так:

«Во имя сохранения правильной литературной перспективы считаю долгом чёрным по белому напечатать от своего имени и, не сомневаюсь, от имени моих друзей, поэтов Асеева, Бурлюка, Кручёных, Каменского, Пастернака, что считаем его и считали одним из наших поэтических учителей и великолепнейшим и честнейшим рыцарем в нашей поэтической борьбе.

После смерти Хлебникова появились в разных журналах и газетах статьи о Хлебникове, полные сочувствия. С отвращением прочитал. Когда, наконец, кончится комедия посмертных лечений?! Где были пишущие, когда живой Хлебников, оплёванный критикой, живым ходил по России? Я знаю живых, может быть, не равных Хлебникову, но ждущих равный конец.

Бросьте, наконец, благоговение столетних юбилеев, почитания посмертными изданиями! Живым статьи! Хлеб живым! Бумагу живым!»

А Сергей Есенин в письме Александру Сахарову, отправленном 1 июля, сообщал, что в Европе «ужаснейшее царство мещанства». 9 июля в Москву полетело другое его письмо – Мариенгофу В нём поэт не скрывал своих негативных ощущений от заграницы и, откровенно делясь впечатлениями, сообщал о возникшем у него желании бежать «из этой кошмарной Европы обратно в Россию». 13 июля Есенин вновь просил Илью Шнейдера:

«К Вам у меня очень и очень большая просьба:…дайте ради бога денег моей сестре. Если нет у Вас, у отца Вашего или ещё у кого-нибудь, то попросите Сашку и Мариенгофа, узнайте, сколько дают ей из магазина.

Это моя самая большая просьба. Потому что ей нужно учиться…»

А Маяковский в тот момент больше всего гордился тем, что приобщился, наконец, к Лубянскому ведомству

Изменения, появившиеся в жизни Владимира Маяковского в начале 1922 года, в книгах Бенгта Янгфельдта и Александра Михайлова почему-то оставлены без всяких комментариев. Лишь Аркадий Ваксберг чётко отметил, что в статусе Маяковского той весной возникло нечто важное: его не только Владимир Ильич похвалил, но и взяла под своё крыло «чрезвычайка» Феликса Эдмундовича. Ведь как только Лили Юрьевна и Владимир Владимирович вернулись из Риги…

«В Водопьяный переулок зачастили друзья. Среди „новеньких“ оказался милый, застенчивый человек совсем из другой среды, которого завсегдатаи дома сразу же стали ласково называть „Яня“».

Этим «Яней» был уже знакомый нам Яков Агранов, отправивший на тот свет профессора Таганцева, поэта Гумилёва и их соратников. Ваксберг характеризует его так:

«Яня (Яков Саулович) Агранов уже тогда занимал очень высокое место в советской государственной иерархии. Несмотря на свои двадцать девять лет, он имел к тому времени богатую биографию. В течение трёх лет пребывал в эсеровской партии, потом переметнулся к большевикам. Работал секретарём „Большого“ (то есть в полном составе) и „Малого“ Совнаркомов. „Малый“ включал в себя лишь узкий круг особо важных наркомов, фактически и вершивших от имени правительства все важнейшие дела. Работал, стало быть, в повседневном общении с Лениным. И – что окажется потом гораздо важнее – со Сталиным, который тоже входил в состав „Малого“ Совнаркома».

Со Сталиным Агранов познакомился в сибирской ссылке. Кстати, там и был принят в большевистскую партию – ячейкой ссыльных болыпевиков-эсдеков.

Ваксберг продолжает:

«С мая 1919 года секретарь сразу двух Совнаркомов, то есть ближайший помощник предсовнаркома Ленина, непостижимым образом сочетал эту, поглощавшую без остатка всё время работу, с другой деятельностью, ещё более трудоёмкой. Вторая его должность называлась так: особоуполномоченный Особого отдела ВЧК (дважды особый). Не боясь ошибиться, можно сказать, что он был сочинителем всех сценариев, которое сам же потом и готовил к постановке».

О близком общении Маяковского с Аграновым и об их крепкой дружбе написано много. Но только Ваксберг (пожалуй, впервые) решил задать вполне резонные вопросы:

«Почему же о столь важном знакомстве нет в гигантской литературе о нём никакой информации? Как и где произошла эта первая встреча, так и оставшаяся секретной?

В биографии Маяковского прослежен каждый день, если не каждый час – и никакого упоминания о таком знакомстве в летописях его жизни найти невозможно. Агранов и другие его коллеги, о которых речь впереди, вдруг, как Бог из машины, возникают в бриковском доме и становятся друзьями всех его завсегдатаев. И это никого не удивляет, словно появление в доме столь чуждых Маяковскому людей совершенно естественно и ни в каких пояснениях не нуждается».