Адриен Бургонь - Мемуары наполеоновского гренадера

– Ну, – спросил он, – куда мы теперь направимся?

– Это адская музыка в моих ушах до сих пор, – сказал я.

– Возможно, мы ошибаемся. Может быть, это заря или сигнал наших конных гренадер! Вы же знаете это:

(перевод мой. – В.П.)

Я прервал Пикара, заметив, что вот уже две недели как зари не существует, у нас нет больше кавалерии, а из того, что осталось, сформировали один эскадрон, так называемый, «Священный Эскадрон». Им командовал самый старый маршал Франции: генералы состояли в нём вместо капитанов и полковников, а другие офицеры в качестве солдат; такой же был и батальон, называемый, «Священным Батальоном». Словом, из сорока тысяч кавалерии у нас осталось не более тысячи.

Не дав ему времени на ответ, я добавил, что слышанная нами музыка, несомненно, сигнал сбора русской кавалерии, и что она заставила его вылезти из багажного ящика.

– Oh, mon pays, не это заставило меня вылезти, а ваше желание поджечь этот ящик.

Едва успев произнести эти слова, Пикар вдруг схватил меня за руку и проговорил:

– Молчите! Ложитесь!

Я моментально лёг. Он сделал так же и прикрыл огонь кирасами. Я посмотрел вверх и увидел русскую кавалерию, тихо проезжавшую над нами.

Так продолжалось с четверть часа. Наконец, когда она прошла, Пикар сказал мне: «Пойдём!» Взявшись за руки, мы оба направились в ту сторону, откуда появилась кавалерия.

Через некоторое время Пикар остановился и тихо сказал:

– Надо передохнуть, мы в безопасности, по крайней мере, пока. И повезло же нам! Если б этот раненый медведь – он имел в виду казака – заметил своих, он заревел бы как бык, привлёк их, и тогда Бог знает, что стало бы с нами. Кстати, надо вернуться: я забыл нечто важное – котёл, лежащий по ту сторону ящика – он для нас нужнее всего того, что было в ящике. Видя, что я не очень-то соглашаюсь с ним, он проговорил решительно: «Ну, идём, иначе мы умрём от голода».

Мы вернулись к своему бивуаку. Костер почти погас, а бедняга-казак в страшных мучениях катался по снегу, попав головой в самый костёр. Мы ничем не могли помочь ему, однако подложили под него овчинные чепраки, чтобы он, по крайней мере, мог умереть спокойно.

– Он ещё далёк от смерти, – заметил Пикар – Посмотрите на его глаза – они сияют как свечи!

Нам почти удалось усадить его, придерживая под руки, но только мы его оставили, он упал лицом в огонь. Мы вытащили его как раз вовремя, иначе он бы сгорел. Мы оставили его и принялись искать котёл и, хотя он был повреждён, Пикар всё-таки привязал его мне за спину.

Затем мы пробовали взобраться на кручу, чтобы до рассвета добраться до лесу, где сможем найти убежище от холода и неприятеля. Два раза мы скатывались вниз. Наконец нам удалось проложить себе дорогу. Мы взобрались наверх как раз на том месте, откуда я свалился накануне, и где недавно прошла кавалерия. Мы остановились перевести дух, и решить, куда идти.

– Прямо, – решил Пикар, – идите за мной!

С этими словами он пошёл, а я за ним, но пройдя шагов двадцать, он вдруг исчез в яме, глубиной, примерно, шесть пье. Кое-как он встал, молча протянул мне своё ружье, и я помог ему вылезти. Но только он вылез, как принялся клясть и русского Бога, и Наполеона, называя его «салагой – новобранцем».

– Да, это дурацкий поступок салаги, новичка, так долго оставаться в Москве. Двух недель было бы совершенно достаточно, чтобы съесть и выпить всё, что там нашлось, но застрять на 34 дня и дождаться зимы! Я называю это глупостью и будь он здесь, – прибавил он, – я сказал бы ему прямо в лицо, что так нельзя обращаться с армией! Господи, Боже, я многое видел за шестнадцать лет! В Египте, в песках Сирии мы страдали, это правда, но то были пустяки по сравнению с этими снежными пустынями!

И он начал дуть себе на руки, пытаясь согреть их.

– Полно, бедный мой Пикар, теперь не время рассуждать, надо действовать. Возьмём левее, может, найдём дорогу получше!

Пикар вынул шомпол из своего ружья и пошёл, прощупывая снег. Но снег был глубок. В конце концов, мы прошли недалеко от того места, где он упал. Мы продолжали осторожно идти вперёд. На полпути до леса мы были остановлены оврагом вроде того, где мы провели ночь. Мы спустились в него и с великим трудом вскарабкались на ту сторону. Там пришлось опять передохнуть, до такой степени мы устали.

Справа от нас огромной скоростью неслись чёрные тучи. Эти тучи вместе с северным ветром предвещали нам свирепую метель, и, судя по всему, день предстоял ужасный. Буря ревела в лесу меж сосен и берёз, и ветром нас отбрасывало назад. Порой мы падали в скрытые под снегом ямы. Наконец, через час мы прибыли в намеченное место, и тотчас снег повалил густыми хлопьями.

Буря свирепствовала с такой силой, что вокруг нас ежеминутно валились деревья, их ломало или выворачивало с корнем, так что пришлось нам выйти из леса. Мы шли по опушке, держа ветер с левой стороны, но наткнулись на большое озеро, которое мы бы легко перешли, если бы оно достаточно замёрзло и лежало на нашем пути. Но нам следовало идти в другую сторону. Наконец, не имея возможности двигаться дальше из-за снега, слепившего нам глаза, мы решили укрыться под двумя берёзами и дождаться прекращения бури.

Мы уже довольно долго топтались на месте, чтобы не отморозить себе ноги, и тут я заметил, что ветер немного стих. Я обратил на это внимание Пикара и предложил идти дальше. Мы нашли хороший путь, чтобы обойти озеро, как вдруг Пикар остановился и пристально посмотрел вперёд. Затем он схватил меня за руку и прошептал:

– Тише!

Потом оттащив меня за куст, он добавил тихо:

– Разве вы не видите?

– Ничего, а что это?

– Дым. Бивуак.

В самом деле, присмотревшись, я увидал то же самое. У меня промелькнула в голове неожиданная мысль, и я сказал Пикару:

– А что, если это бивуак той русской кавалерии, что мы видели утром?

– Скорее всего, да, – отвечал он, – сообразно с этим нам и надо действовать. Утром до нашего отправления мы сделали большую ошибку, не зарядив ружья, когда были возле огня. Теперь же, когда наши руки окоченели, а дула наших ружей забиты снегом, это невозможно сделать.

Шёл небольшой снег и небо прояснилось. Вдруг, я увидел на берегу озера за кустом лошадь, грызшую берёзовую кору. Я указал на неё Пикару. Он подумал, что вероятно здесь ночевала русская кавалерия, а так как на этой лошади не было сбруи, то очевидно она ранена и её здесь оставили.

Едва он это сказал, как лошадь подняла голову, заржала и спокойно направилась прямо на нас. Остановившись возле Пикара, она принялась обнюхивать его, как старого знакомого. Мы не решались ни двинуться, ни заговорить. А чёртова лошадь всё стояла, прикасаясь головой к мохнатой шапке Пикара, который затаил дыхание, опасаясь, что сейчас появятся её хозяева. Но заметив, что она ранена в грудь, мы окончательно убедились, что эта лошадь брошена, и бивуак тоже. Через минуту мы вышли на полукруглую площадку с несколькими кострами, где валялось семь лошадей, убитых и частью съеденных. Это позволило нам предположить, что здесь ночевало более двухсот человек.