Адриен Бургонь - Мемуары наполеоновского гренадера

Я возразил ему, что он может считать себя счастливчиком и благодарить Бога, если ему удастся живым вернуться во Францию.

У нашего костра собралась такая толпа, что нам пришлось оставить его и развести ещё один в нескольких шагах от первого. Беспорядок всё возрастал, но стало ещё хуже, когда маршала Виктора атаковали русские – бомбы и ядра посыпались в толпу. К довершению беды, повалил снег с холодным ветром. Так продолжалось весь день и всю ночь. По Березине плыли трупы людей и лошадей, поскольку многие из застрявшие повозок, нагруженных ранеными, были сброшены в реку. Между 8 и 9-ю часами маршал Виктор начал отступление. Ему и его солдатам пришлось идти по горам трупов, устилавших мост. В ночь с 28-го на 29-е ноября каждый из несчастных беглецов имел возможность перейти на другой берег, но они настолько обессилели от холода, что остались у костров, намеренно сложенных из брошенных телег и повозок, чтобы заставить людей перейти через реку.

Я остался с 17-ю людьми полка и сержантом Росьером. Его вёл один из солдат полка. Росьер почти ослеп, его трясла лихорадка. [69]Из сострадания и желания помочь, я одолжил ему свою медвежью шкуру. Всю ночь шёл сильный снег, и он полностью забился в медвежий мех. Потом снег растаял от тепла костра, и шкура подсохла. Утром, когда я взял её, она оказалась до того жёсткой, что носить её уже было нельзя. Её можно было бы просто выбросить, но, желая извлечь из неё пользу до конца, я прикрыл ею одного из умирающих. Ночь прошла ужасно. Императорская Гвардия потеряла очень многих. Наконец, настало утро 29-го ноября. Я отправился опять к мосту посмотреть, нет ли ещё кого-нибудь из нашего полка. Несчастные, не захотевшие ночью воспользоваться шансом на спасение, утром, когда рассвело, кинулись на мост, но было поздно – мост уже подготовили к сожжению. Многие бросались прямо в реку, надеясь, что им удастся переправиться, но никому из них это не удалось. Я сам видел людей, погруженных по плечи в воду, с побагровевшими лицами, и все они погибли. На мосту я увидал одного маркитанта, нёсшего ребёнка на голове. Его жена, рыдая, шла впереди. Смотреть на всё это было выше моих сил, более я не мог выдержать. В тот самый момент, когда повернулся, чтобы уйти, повозка, в которой лежал раненый офицер, свалилась с моста вместе с лошадью. [70]Наконец, мост подожгли. И вот тут-то, как говорили потом, разыгрались сцены, не поддающиеся описанию. Те эпизоды, о которых я рассказал, являются лишь малой частью общей страшной картины.

Я уже упоминал, что наш полк начал движение. Я приказал людям взять оружие и пересчитал – их было двадцать три человека, не считая оружейника. Каждый солдат присоединился к своей роте.

Около 9-ти часов утра мы двинулись вперёд. Мы пересекли лес, а болота перешли по мостам из сосновых брёвен, к счастью, не сожжённых русскими. Потом сделали привал, чтобы подождать отставших. Ярко светило солнце, я сел на ранец «Толстого Жана» и заснул, но офицер Фавен, заметив это, потянул меня за уши и волосы, другие толкали меня в спину, но я не просыпался. Некоторым из них удалось, они заставили меня встать. К счастью для меня, и очень здорово, что они так поступили, иначе я бы не проснулся. А тогда я был очень недоволен, что меня разбудили.

Вернулись многие из тех, о которых мы думали, что они погибли. Они обнимались и поздравляли друг друга, как будто Рейн перешли. Они чувствовали себя такими счастливыми, и им так было жаль оставшихся позади товарищей. Мне посоветовали немного пройти вперёд, чтобы я снова не заснул, и я воспользовался этим советом.

Я шёл впереди полка около получаса, когда встретил знакомого сержанта из полка фузилеров – егерей. Он казался очень счастливым почему-то (явление, довольно необычное), и я спросил его, есть ли у него что-нибудь поесть.

– Я нашёл несколько картофелин, – ответил он, – в этой деревне.

Я поднял голову и увидел, что мы, действительно, находимся сейчас в деревне. Идя, опустив голову, я её и не заметил. При слове «картофель», я спросил, в каком доме он нашёл его и со всех ног побежал туда. После долгих поисков, мне посчастливилось найти под печью три маленькие, размером с орех картофелины. Я готовил их на ещё не совсем погасшем костре, найденном недалеко от дороги. Когда картофелины достаточно пропеклись, я съел их с небольшим количеством конины, но с большим трудом, поскольку лихорадка, мучившая меня в последние дни, полностью разрушила мой аппетит, и я был уверен, что, если так пойдёт дальше, я скоро умру.

Когда полк двинулся дальше, я занял своё место, и мы прошагали до Зембина, куда уже с частью Гвардии прибыл Император. Мы видели его на дороге, ведущей в Борисов, откуда, как нам сказали, идут русские. Вперёд выслали несколько кавалеристов Гвардии, но в тот день русских не было. Император и часть Гвардии ночевали в деревне Камень, [71]а мы, фузилеры, гренадеры и егеря, стали лагерем поблизости.

30-го ноября Император и его свита остановились на ночлег в Плещенице. Мы, как и ранее, разбили лагерь неподалёку. На следующий день мы узнали, что маршал Удино едва избежал плена. Две тысячи русских казаков и два пехотных подразделения, вошли в деревню, но маршал, хотя и раненый, закрепился в доме с отрядом из двадцати пяти офицеров и солдат, многие из которых тоже были ранены. Русские, поражённые такой решимостью обороняться с таким малым количеством людей, отступили на возвышенности, с которых просматривался дом, и обстреливали его до тех пор, пока не прибыл Император с войском Рейнской Конфедерации и частью Гвардии. Мы видели этот дом, изрешеченный пулями и ядрами. Нам казалось странным, что двум тысячам казаков не хватило мужества захватить старый деревянный дом, который защищали только двадцать пять человек.

На следующий день, 1-го декабря, мы уехали рано утром и через час достигли деревни, где размещались фузилеры – егеря. Они ждали нас, чтобы двигаться вместе с нами. Я начал узнавать, можно ли что-нибудь купить чего-нибудь съестного, и сержант-майор сообщил, что у одного еврея есть можжевёловая водка. Он повёл меня к нему. Я увидел еврея с длинной бородой и очень вежливо спросил его по-немецки, есть ли у него водка на продажу. «Нет! – грубо ответил он, – у меня нет – французы забрали все». Я ничего не сказал, но прекрасно понимал, что он лгал, и боялся только, что ему не заплатят.

Тут с большой печи спрыгнула девочка лет четырнадцати или пятнадцати лет, подошла ко мне и сказала: «Если вы дадите мне свой серебряный шнурок, я дам вам стакан водки». Я согласился. Тогда она сняла серебряную тесьму с сумки, стоимостью тридцать франков, которую я вёз из Москвы. Девочка сразу спрятала её под платье, а взамен дала мне маленький кусок верёвки. Она бы, наверняка, забрала и набор хирурга, если бы увидела на нем серебряные украшения. Затем она принесла мне стакан очень плохой водки, но я чувствовал себя так плохо, что с трудом выпил его. Ещё она дала мне кусок сыра округлой формы, размером с куриное яйцо и пахнущий анисом. Я тщательно спрятал его в свой ранец и вышел.