Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин

— Что-то случилось, Григорий Ефимович? — На спокойное лицо Ольги Николаевны наползла тревога.

— Ничего, голубка, ничего... Просто я забыл кое-что. На настоящем столе обязательно должна быть рыба.

— Тут маленький стол, десертный.

— Не важно, какой стол, большой или маленький. Рыба всегда была украшением всякого обеда.

Ольга Николаевна быстро глянула в окно, в глубокую темноту, из которой неожиданно высунулись чёрные ветки дерева, стукнули в раму и исчезли.

— Уже пора ужина, — поправила она Распутина.

— Для рыбы это всё равно, — сказал в ответ Распутин, — да и у желудка расписания нет. Погоди, я счас! — Он проворно выметнулся из комнаты, и в тот же миг Ольга Николаевна услышала его громкий голос: «Ты ещё не ушла? Когда поедешь к своим подружкам, на Васильевский, мотор возьми! Вот тебе деньги!»

Вернулся Распутин через минуту, держа в обеих руках по широкой плоской тарелке. На одной тарелке была нарезана — видно, приготовлена заранее — истекающая соком волжская красная рыба, из очередной партии Хвостова, на другой — розовая северная сёмга, присланная из Архангельска.

— Теперь всё в порядке, — удовлетворённо произнёс Распутин.

— Рыба — к шампанскому? — Ольга Николаевна хотела было поморщиться, но, боясь обидеть Распутина, лишь отвернула голову в сторону.

— А чего? Эта рыба — благородная, она к любому напитку идёт. Нет такого стола, который могла бы испортить осетрина. Или лосось с волжской белорыбицей. А ты, голубка, я вижу, не очень-то любишь рыбу?

— Ну почему же, — слабо возразила Ольга Николаевна, — и рыбу люблю, и пироги с рыбой...

— А пироги с визигой?

— Тоже люблю.

— А печень налима, пожаренную с луком да с мукой на сковородке?

— Я, Григорий Ефимович, пробовала не только печень налима, я пробовала даже печень катрана...

— Что это такое? В первый раз слышу...

— Катран — это мелкая черноморская акула, которую очень любят жители Крыма. У неё — превосходная и очень целебная печень. По вкусу напоминает масло.

— Никогда не слышал, чтобы акул ели. Если только туземцы какие-нибудь, а так... — Распутину, как всякому человеку, было в основном понятно то, что охватывал его глаз и что вмещалось в его воображении. Всё, что выходило за пределы, так за пределами и оставалось, и попытка осознать это обязательно встречала внутреннее сопротивление. — В Папуасии какой-нибудь или в этой самой... в Лимонии их и едят. Либо... либо... в Австралии!

Недавно «старцу» об этой далёкой стране рассказывал один моряк, и таинственное, со звёздным флёром слово «Австралия» запало ему в душу. Особенно то, что рядом с Австралией полно богатых необитаемых островов и островков — совсем крохотных, с булавочную головку, но очень богатых, на которых запросто можно поселиться, и Распутина, неохотно пускающегося в путешествие, потянуло на эти острова.

— Акул едят не только в Австралии да в Лимонии, Григорий Ефимович, акул едят, например, в Туманном Альбионе, как мы называем Англию...

— В Англии? Не знаю, не слышал никогда.

— Едят в Норвегии. Сама пробовала в Христиании...

— В Христиании? — Тело Распутина перекосилось само по себе, одно плечо круто поползло вверх, он задышал прерывисто — вспомнил Илиодора — В Христиании, говоришь, голубка? — Лицо у Распутина потемнело, постарело — он всегда становился темнокожим, будто припорошённым жирной черноземной пылью, и старел, когда вспоминал о людях, которых не любил, — об Илиодоре, великом князе Николае Николаевиче, царице-матери по прозвищу Гневная и министре иностранных дел Сазонове, теперь уже, слава Богу, бывшем, которого Распутин, вот странное дело, даже побаивался. Понурив голову, он повторил тихо, почти про себя: — В Христиании, значит...

Ольге Николаевне не хотелось, чтобы разговор забуксовал на Христиании, упоминание о которой так странно подействовало на Распутина, она повысила голос — и голос её тонко, почти по-детски зазвенел в этих гулких стенах, вывел Распутина из непонятного для неё провала: он будто бы в яму какую ухнул...

— Акулье мясо, говорят, имеет вкус чистого щёлока и пахнет, Григорий Ефимович, нашатырным спиртом. Чистый нашатырь...

Распутин продолжал шевелить плечами, на лице его появилась брезгливая улыбка, он произнёс невнятно, скорее для себя, чем для Ольги Николаевны:

— Вообще-то рыбу я люблю.

— Но акула — это не рыба, Григорий Ефимович, ни один пёс, ни один кот её не ест. Акулье мясо вымачивают чуть ли не в известковом растворе, потом тщательно моют и жарят маленькими кусочками. Подают на деревянных шпильках, как канапе, на больших приёмах. С теми, кто никогда не ел акульего мяса и решил попробовать, — говорят, плохо бывает.

— Надо думать, — окончательно приходя в себя, пробормотал Распутин, согласно наклонив голову, засуетился, откупоривая шампанское, но Ольга Николаевна лёгким движением руки остановила его:

— Не надо, Григорий Ефимович, не открывайте шампанское.

— Чего так?

— Я выпью с вами немного мадеры.

— Мадеры? — Распутин улыбнулся, и Ольга Николаевна увидела, какие зубы у этого всесильного человека. Зубов у Распутина, ей показалось, вообще не было — вместо них какие-то сточенные чёрные пеньки. — Мадера — лучшее вино из всех, что имеются в России.

Это Ольга Николаевна уже слышала от Распутина. Он несколько раз после отъезда Георгия на фронт звонил ей на квартиру, настойчиво просил встречи, говорил, что если она не свидится с ним, то от Георгия отвернётся Бог и с мужем может произойти всякое: фронт есть фронт. Она уходила от встречи столько, сколько могла, ей была неприятна недвусмысленная настойчивость Распутина, его вкрадчивый, с придыханием, голос, но она боялась за Георгия, опасалась и за себя, за свою судьбу: Петроград стал опасным городом, с началом войны из многих тёмных щелей вылезла всякая нечисть — ворье, налётчики, убийцы, грабители, в сёлах заполыхали дома, на заводах начали бастовать рабочие.

Она боялась того, что происходило в мире, искала защиты, и ей показалось, что такой защитой может быть Распутин. Раньше у неё был Георгий, сильный и бесстрашный человек, победитель нескольких матчей по английскому боксу, кавалер боевого ордена, сейчас Георгия нет, а гулкая петербургская квартира стала пугать Ольгу Николаевну...

В конце концов она согласилась встретиться с Распутиным, хотя сомневалась в целесообразности этой встречи до самого последнего момента — внутри возникал протестующий холод, сковывал движения, в висках рождалась стыдливая тяжесть — до неё доносились слухи о попойках Распутина и вечеринках, в которых он участвовал, о плясках с цыганками, об отношениях «старца» с дамами из высшего света, — но всё-таки переломила себя и, когда Распутин подъехал к её дому на платном автомобиле, села в машину.