Франко Дзеффирелли - Автобиография

Я изо всех сил пытался определить, где мое настоящее, но не мог. Из-за простуды я ничего не чувствовал, плохо слышал, дышать было трудно, глаза застилало. Я спустился в зал, сел позади маэстро Паппано, который блестяще дирижировал своим оркестром, и признательно сжал ему локоть.

Продолжая дирижировать, он обернулся:

— Да что ты говоришь? Это тебе спасибо — то, что я вижу на сцене, просто сказка.

Он был прав — сказка, драматическая фантазия, выдумка. Мне пришлось сесть в кресло, я боялся упасть. У меня никогда не было психофизических коллапсов такой силы. Я испытывал смертельную тоску.

Ночью мне не удалось сомкнуть глаз. Пиппо был страшно обеспокоен и вызвал доктора Роуланда, который нашел сильнейшее перенапряжение в результате, вероятно, усталости, простуды и переживаний. Я сказал, что хочу немедленно вернуться в Рим. Роуланд удивился, что я не остаюсь на премьеру, на которую они с женой давно заказали билеты. Но он понял, что я переживаю кризис, который ни врачи, ни лекарства не могут вылечить.

На другой день я вернулся в Рим, никому не сказав ни слова и не попрощавшись. Самое трусливое и подлое решение за всю жизнь, которое я не могу себе простить.

В прошлые годы я несколько раз бывал в России. В первый раз в 1968 году с «Ромео и Джульеттой», потом с «Волчицей», где играла Маньяни, и, наконец, во время гастролей «Ла Скала», с «Богемой» и «Турандот». Большой театр часто приглашал меня, но все как-то не складывалось. Большой продолжал настаивать и когда снова пригласил меня в 2003 году, я решил предложить мою малышку «Травиату». Она задумывалась для крохотного театра в Буссето, но была удачно воссоздана на сцене Большого, которая по крайней мере в три раза больше.

Вернувшись в Москву много лет спустя, я с удивлением и радостью узнал, что русские знают обо мне и все эти годы следили за моей работой. Они прекрасно помнили все, что я сделал (многого они даже не видели), и относились ко мне с восхищением и уважением. Я постоянно получал свидетельства такого отношения от самых разных людей. Мне вручали сувенир, открытку, цветок, подарок, не имеющий никакой стоимости, но принесенный от чистого сердца.

Однажды меня после репетиций долго ждала какая-то скромно одетая пожилая дама. Она попыталась поцеловать мне руку, и я почувствовал, как в ладонь мне падает колечко, которое она сняла с пальца. Простое золотое колечко с маленьким камушком.

— Что вы, что вы, — произнес я смущенно, — я не могу это принять.

Но она настаивала и, оставив кольцо у меня в руке, пошла к выходу. Я догнал ее.

— Вы сделали мне прекрасный подарок, — сказал я, возвращая кольцо, — а теперь я дарю его вам.

Эта женщина с ее непонятной щедростью возбудила мое любопытство, и я попросил переводчика помочь мне разобраться в этой истории. С сияющими глазами, на прекрасном языке, которого я, увы, не понимаю, она рассказала, что когда была молоденькой, смотрела со своим возлюбленным «Ромео и Джульетту». Она запомнила этот поход в кино навсегда, потому что, как я понял из ее путаного рассказа, молодой человек, с которым она тогда была в кино и за которого собиралась замуж, внезапно таинственным образом исчез и никогда больше не возвращался. Больше мне ничего не удалось узнать: женщина вдруг чего-то испугалась, как будто сказала лишнее, еще раз поцеловала мне руку и торопливо ушла. Переводчик дал мне понять, что в ее рассказе явно могла быть политическая составляющая, таких историй в этой стране было множество.

— Или, — добавил он с едва заметной улыбкой и пожал плечами, — она просто сумасшедшая.

Таких людей, полунормальных — полусумасшедших, полно в России. Это мечтатели с горящими глазами и пылким воображением, как множество персонажей прекрасных русских романов, которых мы узнали и полюбили. Толстого, Достоевского, Чехова мы любим именно за то, что они воспели этих мечтателей.

Несмотря на семидесятилетнюю трагедию большевизма, они сумели каким-то чудом сохранить вечные ценности своей великой культуры — культуры дореволюционной России. Стране пришлось перенести неслыханные беды: три поколения граждан всех социальных слоев — обыватели, интеллигенты, люди свободных профессий — более пяти миллионов человек были уничтожены Сталиным. Россия, отдавшись во власть коммунизма, поступила сама с собой и со своими лучшими сыновьями с невиданной жестокостью. Но любовь русских к красоте, способность к состраданию, мечты, музыка, искусства продолжают жить в сердце этого удивительного народа, творящего ангелов и бесов, и приносить плоды.

Удивительно, но культурное наследие России и ее великие традиции не были уничтожены коммунизмом. Прошло семьдесят лет, а вечные ценности сохранились. Мало того, Россию не охватил тот распад, который пережила западная культура по вине пресловутой политкорректности, по-прежнему бушующей в нашем обществе, где избыток свободы привел к плоскому и живучему конформизму. А в России нет или пока нет.

Один из самых потрясающих вкладов России в мировую культуру, очень значительный для меня лично, — это музыка и вокал. И то, и другое — часть традиции, уходящей глубоко в прошлое. Россия подарила миру величайших певцов. Я ревниво оберегаю дружбу со звездой первой величины, одним из самых красивых голосов мира — Еленой Образцовой. Впервые мы работали вместе над «Балом-маскарадом» в 1972 году в «Ла Скала», потом в 1978 году в Вене над незабываемой «Кармен» с Доминго под управлением Клейбера, и между нами сразу установилось полное взаимопонимание, что бывает весьма редко. Когда судьба делает такой подарок, ты хранишь тепло и память о нем, пока жив. В последний раз мы встретились в 1981 году на «Сельской чести» в «Ла Скала». Но Образцова — это лишь одно имя из множества великих певцов России и тех новых поколений, которые только начали свой путь в искусстве.

Когда Мария Гулегина, которая пела в моей «Аиде» в Токио, рассказала, что родилась в маленькой украинской деревушке, мне захотелось узнать всю ее историю и путь, который привел ее на вершину такой блестящей карьеры [117] Так у автора. На самом деле Мария Гулегина родилась в Одессе, где окончила музыкальную школу и поступила в консерваторию. . Она сказала, что в России поют все, но ребенком она и не подозревала о существовании оперы, пока ее дядя не привез из Петербурга (тогда Ленинграда) пластинку с ариями из опер.

Чей-то голос поразил ее воображение (Каллас? Тебальди?), и она попыталась сама воспроизвести пение незнакомой певицы. В четырнадцать лет Мария пела так, что ее отправили учиться в консерваторию. Все остальное принадлежит истории. Видимо, примерно так же все происходило и с другими талантами, рожденными Россией и поющими сейчас на всех оперных сценах мира (а иногда и диктующими свои условия).