Франко Дзеффирелли - Автобиография

МК:Помните, вчера в ресторане мы видели очень красивую женщину, в которой не было никакой сексуальности? Или, по крайней мере, она не выставляла ее напоказ.

ФД:Вот-вот! Таким образцам и надо подражать. Вспомни, как она обращалась с девочкой, своей дочкой, и с ее отцом. Мне очень понравилась вся семья: веселый ребенок, заботливая мать.

МК:Важна ли в жизни семья?

ФД:Я бы сказал, что да, хотя у меня у самого семьи, в смысле родных по крови, не было. Зато были люди, которые меня любили, и их было много. Они меня подобрали, помогли мне, дали образование. Не отправили в приют.

МК:Для итальянской культуры семья важна?

ФД:Очень. Но, к сожалению, она распадается, потому что детей не так воспитывают, дают им слишком много воли.

МК:Они слишком независимые или слишком инфантильные?

ФД:Им дают слишком много воли. Сейчас принято считать, что детей нельзя воспитывать, нельзя их бить.

МК:А надо?

ФД:Надо бы. Но если отец поколотит сына, он отправится прямиком в тюрьму.

МК:По-вашему, хорошая пощечина бывает полезна?

ФД:За свою жизнь я получил их пять или шесть и отлично помню каждую, потому что каждую я заслужил. Но теперь времена уже не те.

МК:Меня ударили один раз в жизни.

ФД:Если отец ударит ребенка, его арестуют. Это серьезное преступление. Ваш треклятый коммунизм принес в мир сплошную разруху.

МК:Как вам московская погода?

ФД:Вчера было замечательно, солнце светило. Но вообще Москва мне всегда нравится.

МК:Как лучше, когда снег или когда солнце?

ФД:Да как сказать. Жизнь состоит из солнца и из снега.

МК:Но вы же в Риме привыкли к солнцу?

ФД:Да, но в Риме тоже бывает холодно.

МК:Холодный ветер?

ФД:Да, дурная погода, когда остается только сидеть дома и жечь камин. У меня в этом смысле хорошо, вокруг дома много зелени.

МК:Когда у вас появился этот прекрасный дом?

ФД:Году в семидесятом или семьдесят первом. Почти сорок лет назад.

МК:Вы его купили или построили?

ФД:Дом там уже стоял, но я все переделал. Когда ты приезжал?

МК:В последний раз — две недели назад. В первый раз — четыре года назад, было замечательно.

ФД:Тогда еще шел ремонт. Вот теперь там действительно замечательно.

МК:А что с вашими виллами в Позитано?

ФД:Продал.

МК:Когда?

ФД:Сделка завершается на днях. Я не могу их больше держать — у меня нет сил ездить туда-сюда. Да и смысла уже нет. Они напоминают о множестве замечательных людей, которые жили там вместе со мной и которых больше нет. Их очень не хватает. Я — обломок исчезнувшей эпохи. Бернштайн, Каллас, режиссеры, американские актеры. Грегори Пек, Лоуренс Оливье. Все умерли — нас осталось два или три человека. Жена Лоуренса Оливье, Мэгги Смит, иногда еще приезжает. Мы не молодеем. Мне 85, ей 81.

МК:Как же вы без этой виллы?

ФД:Все уже, дело сделано, и я не жалею. Я рад, что она перешла в хорошие руки.

МК:Вы долго там жили?

ФД:Я купил ее году в семидесятом.

МК:У вас появились свободные деньги благодаря успеху в кино или в театре?

ФД:У меня с деньгами всегда были проблемы. Я тратил еще прежде, чем зарабатывал, постоянно что-то собирал, бесконечно покупал книги. У меня одна из крупнейших в мире библиотек по театру и сценическим искусствам. Кому ее оставить, не знаю. Сейчас вот заинтересовались в Гарварде, или, может быть, во Флоренции.

МК:Музей?

ФД:Нет, культурный центр. У меня сохранились все постановки, которые я делал. Я маниакально собирал все отзывы, они у меня все разложены по ящикам, все учтено в компьютере.

МК:Вам понравилась выставка в Пушкинском музее? (Выставка «Франко Дзеффирелли. Искусство спектакля», которая стала частью фестиваля «Черешневый лес» в 2004 году. — Прим. ред. ).

ФД:К сожалению, в итальянском издании этой выставке не придали должного значения. А ведь это невероятная честь для режиссера кино и театра — попасть в музей имени Пушкина! Там место фигурам из разряда Шанель.

МК:По-моему, речь идет о фигурах одного уровня — Шанель, Дзеффирелли.

ФД:Я хорошо знал Шанель, ей посвящена целая глава в книге. Я ее считаю одной из четырех величайших женщин века. Каллас, мать Тереза, Шанель и Тэтчер. Великих женщин-ученых в нашем веке не было, они все жили веком раньше. А эти четыре, каждая в своей области, поднялись на недосягаемую высоту. Шанель изменила все — от манеры одеваться до духов и души. Женщины в обществе сделались проще, доступнее, они перестали быть для своих поклонников красивыми игрушками. Получили больше свободы, поняли, что могут жить и сами по себе.

МК:Знали ли вы Стравинского?

ФД:Нас знакомили. Я его видел, но я был слишком молод. Я его видел, когда он приезжал во Флоренцию, на фестиваль «Музыкальный май» в 37-м или 38-м году. Дирижера Игоря Маркевича я тоже знал, это был искрометный человек.

МК:Вы всегда болели за «Фьорентину»?

ФД:А как же! С самого детства.

МК:А что Берлускони?

ФД:«Милан» и «Фьорентина» — дружественные команды, между ними бывают обмены.

МК:Хорош ли был Диего делла Валле?

ФД:Он хорошо вел дела — он же деловой человек. И он мне нравится, не то что этот идиот из «Интера», который только деньгами швыряется.

МК:Вы интересуетесь футболом?

ФД:Как иначе? Я знаю массу игроков, я видел, как они росли и взрослели. У них ведь жизнь очень короткая: десять лет — и все. Но они отлично позволяют нам всем выпускать пар. В футболе неважно, тебе семь или семьдесят: и ребенок, и старик вместе кричат «давай-давай!», у них одинаково сердце бьется. Опять же, не важно, какой ты национальности, из какой части света.

МК:Это появилось только в последние годы?

ФД:Нет, всегда так было. Футбол — потрясающий клапан, который позволяет всему обществу спустить пар. Если бы не футбол, в мире было бы гораздо больше преступлений. А когда уж твоя команда выигрывает кубок страны…

МК:Вы боитесь?

ФД:Умереть — не боюсь, а смерти — боюсь. Кто знает, какая смерть мне достанется. Я видел, как страшно умирали некоторые мои друзья. А у кого-то все было по-другому. В общем, я надеюсь на лучшее. И мне хочется верить, что этот момент не наступит, пока я еще на коне.

МК:Сколько лет вам было, когда вы впервые задумались о смерти?

ФД:Мне несколько раз очень сильно доставалось. В 69-м или 68-м году я вместе с Лоллобриджидой попал в страшную автокатастрофу. Вот тогда все и началось. Я был закован в гипс с ног до головы, 18 трещин в черепе, одна только дырка вокруг рта — чтобы есть. И еще глаз работал. С меня сняли цепочку с медальоном, которая у меня была с самого детства, и повесили в изголовье кровати. Лежа я смотрел на этот медальон со святым Франциском, и я сказал ему: «Дорогой святой Франциск, если я встану, обещаю, что я тут же сниму о тебе фильм». Все закончилось хорошо, я выздоровел, и как только вышел из больницы, заявил, что буду делать фильм о святом Франциске. Поскольку перед этим я сделал «Ромео и Джульетту», и был огромный успех, на студии «Парамаунт» немедленно согласились и дали мне денег. Я принялся за работу, и вышел «Брат Солнце». Вот такая история. Но с тех пор я начал задумываться о смерти и о том, кто не дает нам умереть и помогает в вечной жизни. Я нашел утешение, нашел надежду, но мы, к сожалению, материальны. Материя состоит из миллионов клеток, в которых живет душа. В общем, передо мной встала проблема жизни и смерти, которая раньше меня как-то не касалась. Раньше я думал об успехе, о сексе, о друзьях, о деньгах, тратил раньше, чем зарабатывал. А тут я столкнулся лицом к лицу со смертью и спасся только чудом. 18 трещин!