Франко Дзеффирелли - Автобиография

С тех самых пор указание было одно — выжить, проявляя благоразумие. Партизанское движение набирало силу. Зимой 1943 года к нам присоединились сотни дезертиров и патриотов разного толка, и мы образовали мощную и опасную романьоло-тосканскую бригаду, которая сильно усложнила жизнь немцам вблизи шоссе на Бреннеро. Вспоминаю Рождество 1943 года. Наш отряд насчитывал уже несколько сотен человек. Мы тряслись от холода и голода, но были живы и уповали на лучшее. Немало вновь пришедших с гордостью носили на фуражке красную звезду. Когда мы решили на Рождество устроить вертеп в хлеву у одного старика крестьянина, кто-то из коммунистов изо всех сил попытался этому помешать. Но старик, совсем простой человек, быстро нашелся: «Я ставил вертеп еще ребенком, и вряд ли тогда это было мне так нужно. А сейчас пора Богу молиться, помочь сможет только Он».

Сталинисты ушли, пожимая плечами, а мы в умилении молились вокруг яслей, окруженные несколькими овечками бедного стада, совсем как Франциск Ассизский.

В первые недели нового года произошло ужасное событие, самое трагическое из всех. Однажды ночью прозвучала тревога: нас со всех сторон окружали немцы и итальянские фашисты, поступил приказ как можно быстрее отступить. «Старики» отлично знали, что надо делать и как исчезнуть в лесу, но многие недавно к нам пришедшие молодые ребята в суете отстали. Напрасно мы кричали, чтоб они бросали оружие и все остальное и бежали за нами: они запаниковали и были схвачены.

На следующее утро мы осторожно, скрываясь за кустами, поднялись на холм над деревней. В жизни не видел ничего более жуткого. На деревьях вдоль главной деревенской улицы, прямо под нами, висели трупы ребят, повешенных на проволоке или на мясных крючьях. До нас долетали вопли и плач родных. Я насчитал девятнадцать тел. Никакими словами не выразить, как потрясло меня это страшное зрелище. Позднее, много позднее, я часто искал в памяти картины, которые мог бы использовать в работе. Когда я снимал сцену распятия для своего «Иисуса», сердце мое вновь переживало ужас того утра: простершаяся на земле мать оплакивает сына, тоже висящего на древе, а немецкие солдаты маршируют как ни в чем не бывало, что твои центурионы.

Целых две немецкие дивизии стали зажимать в кольцо этот район Апеннин между Флоренцией и Болоньей, чтобы разделаться с партизанскими отрядами, среди которых был и наш. Отряды эти стали серьезной помехой передвижению войск по дороге на Бреннеро, а ее важность возрастала по мере медленного, но неуклонного наступления союзных войск. Эсэсовцы были везде, идеально организованные и безжалостные. Они жгли и уничтожали все на своем пути. Целые деревни исчезали с лица земли. Фашисты сжигали дома тех семей, которые оказывали нам помощь. Они стремились загнать партизан в такое место, где можно будет их уничтожить. Всем было известно, что немцы пленных не берут. Сила отдал приказ разбиться на маленькие группы, чтобы легче было выходить из сжимавшегося кольца. Наш отрядик спустился в долину и засел в овраге, ровно под тем самым местом, где немцы поставили свой грузовик. Мы затаились в ожидании. Нас увидел молодой крестьянский парень, испугался и удрал. Мы боялись, что он нас выдаст, но той же ночью он вернулся вместе с дедом. Они сели рядом с нами, и старик печально и важно рассказал, что один из его сыновей погиб на войне, другой пропал без вести Бог знает где на юге. Они принесли нам хлеба, который мы с жадностью съели. А на следующую ночь старик принес барашка. «Это вам, — сказал он. — Надеюсь, кто-нибудь сделал то же самое и для моего сына».

У барашка был такой кроткий вид, он был белоснежный, без единого пятнышка… Однако нам ужасно хотелось есть, мы понимали, что если хотим выжить, должны его зарезать. Мы бросили жребий, к счастью, убивать бедняжку досталось не мне. Но с тех пор я ни разу в жизни не ел баранины.

Мы просидели в овраге еще два дня. Немцы продолжали подниматься в горы, уничтожая все на своем пути.

Ночью мы перебрались через дорогу, перебегая от оврага к оврагу, поднялись по склону холма и оказались в лесу. Внезапно меня охватило странное чувство. Мне показалось, что я могу ориентироваться, «видеть» в абсолютной темноте, как будто обрел дополнительное зрение, и вспомнил, что говорил профессор Фучини. Я уже рассказывал о нем и о том, что он распахнул перед нами новые горизонты. Поэтому, само собой, что в ту ночь 1944 года, когда я без труда ориентировался в темноте, мне припомнилось, чему он учил нас и что неожиданно получило такое необыкновенное подтверждение. В кромешной тьме я различал дерево перед тем как на него налететь, останавливался на краю пропасти или перед валуном на пути.

При этом под тьмой я подразумеваю полную темноту. Февральская ночь в лесу в тосканских горах… В небе ни звездочки, нигде ни огонька, ни костерка, если пробивался из какого-нибудь домика свет, его сразу надо было гасить — затемнение военных лет. Сплошная темень, все окутавшая непроглядная ночь. И при этом мне удавалось вести отряд. Постепенно и шаги товарищей становились увереннее, наверное, и в их мозгах пробудились те «спящие клетки», которые давно заменило электричество и другое освещение.

А еще во мне проснулась какая-то родовая память, будто я шел по знакомым местам. На рассвете мы вышли к крестьянским домам. Да, они были мне знакомы, знаком запах печного дыма: мы оказались в Борселли — деревне, где в детстве я проводил идиллические летние месяцы. Неужели это не сон? Мы нашли приют в пещере, полной соломы и утвари, коза стояла на привязи. Потом мы услыхали шаги и скрип отворяемой двери. Это был мой «братец» Гвидо, сын Эрсилии. Мой одногодок, он, подобно мне, уклонился от призыва в армию и был в бегах. В первое мгновение Гвидо меня не узнал и собрался было бежать, но постепенно невероятная правда дошла до него, и мы радостно обнялись.

Весной 1944 года Сила попытался навести порядок среди разрозненных гарибальдийских бригад и начал внедрять партизан к фашистам, которые тогда призывали поголовно всех молодых людей, оставшихся во Флоренции. Мне было приказано вернуться к родным, которые жили в эвакуации в Кьянти, и ждать приказа от Комитета национального освобождения.

Майским вечером я тронулся в путь, мне нужно было переправиться через Арно около Реджелло. За мной увязался бездомный песик. Когда я приблизился к мосту Фильине, мне стал о понятно, что его не перейти, — кругом немцы. Назад пути тоже не было. Я подхватил песика на руки и, собрав все свое мужество, зашагал к мосту. Вытащил окурок и попросил прикурить у немецкого солдата, крепкого светловолосого парня. Он внимательно рассмотрел сначала меня, потом собаку, протянул мне спичку и погладил песика. Я понял, что он меня оценивает. Должно быть, он решил, что одетый в лохмотья парнишка с собакой на руках не представляет опасности. Он протянул мне две сигареты и, пока я шел по мосту, крикнул другим солдатам, чтобы они пропустили меня. Часовой на другой стороне тоже погладил песика. Мне было трудно поверить, что передо мной враги: двое парней моего возраста, только и мечтавших, чтобы попасть домой.