Вадим Арбенин - Предсмертные слова

«Ну, вот и всё, ребята!» — нацарапал на стене кухни у себя в харчевне посудомойщик ГОНЗАЛЕС СОЗАи сунул голову в волосяную петлю.

«Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда», — умоляла поэта Николая Асеева в так и не отправленном перед смертью письме русская поэтесса МАРИНА ИВАНОВНА ЦВЕТАЕВА.В другом письме — друзьям писателям — она просила: «…Не похороните живой! Хорошенько проверьте». В записке, оставленной сыну Андрею, который был в тот день, 31 августа 1941 года, на воскреснике, написала: «…попала в тупик». Потом пожарила ему рыбу, поставила стул и сунула голову в верёвочную петлю, наброшенную на крюк в потолке («… я год уже ищу глазами крюк… Я год примеряю смерть…») Этой самой верёвкой она перевязывала свой чемодан ещё в прифронтовой Москве, перед отъездом в эвакуацию на восток. Тогда поэт Борис Пастернак, который помогал ей укладывать вещи, эту верёвку похвалил: «Крепкая, всё выдержит, хоть вешайся на ней». И здесь, в татарской Елабуге, в сенях избы-пятистенки крестьян Бродельщиковых, по улице Ворошилова, 10, верёвка действительно выдержала… Не выдержала Марина Ивановна. Незадолго до смерти она спросила подругу Лидию Корнеевну Чуковскую: «Скажите, пожалуйста, почему вы думаете, что жить ещё стоит? Разве вы не понимаете, что всё кончено?» И на вопрос той, что́, собственно, кончено, ответила: «Ну, например, Россия». Идея покончить со всем просто ослепила её, будто это был приказ, продиктованный Небом. О смерти сорокавосьмилетней Цветаевой, с прилепившейся к ней репутацией «белоэмигрантка» и «чуждый элемент», в печати ничего не сообщалось, и никто из друзей не шёл за её гробом, как того просила поэтесса в своей поэме «Вёрсты», написанной ещё на Пасху 1916 года. Могила её затерялась. В Тарусе, где в детстве Цветаева провела немало радостных дней, установлен памятный камень, добытый в местной каменоломне: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева».

Ясновельможный гетман Украины ИВАН СТЕПАНОВИЧ МАЗЕПАумирал в Варнице, неподалёку от крепости Бендеры, в доме греческого купца. Бежавший после Полтавской битвы в турецкие владения вместе «с несколькими козацкими госпожами, какой-то козачкой-госпожой и двумя бочонками с золотыми монетами», измождённый и поедаемый вшами дряхлый старик, погружённый в ужас расплаты, признавался духовнику: «Грешен я противу всех десяти заповедей, от первой до последней… Я играл клятвами… Не щадил крови человеческой… Ругался над добродетелью и целомудрием… Я изменник!.. Родина моя!.. Сын мой… Иду к тебе!..» Упал навзничь и испустил последний вздох. По другим источникам, Мазепа, этот «полтавский недобиток» и «латинский змей», перед смертью попросил Карла XII прислать к нему надёжного человека, чтобы тот проследил за исполнением его последней воли. Он принял этого человека с радостью, приказал принести к нему его бумаги и сжечь их — в этих бумагах были имена людей, замешанных в преступных замыслах гетмана. «Пусть я один буду несчастен; я хотел счастья своему отечеству, но судьба решила иначе». На смертном одре он сохранял мужество и даже с полным присутствием духа шутил: «Я умираю, как умер Овидий — в тех же краях». (Овидий умер в Томах, около Бендер. — В.А.). История не знает, какой смертью окончил жизнь Мазепа. Русские летописцы утверждают, что он принял яд, боясь мести гневливого царя Петра Первого, который предложил турецкому Секер-паше 300 тысяч червонцев за голову предателя. Иностранные писатели уверяют, что он умер от болезней, старости, усталости и горя. Мазепа был буквально заеден вшами. «…Сего злодея, изменника русского царя, съела вошь», — заметил летописец. «Достойная смерть великого человека! — сказал на это Карл XII, который пришёл проститься с гетманом. — Вши заели и римского диктатора Суллу. Они загрызли испанского короля Филиппа Второго. А иудейского царя Ирода Великого вши не оставили даже в гробу…» Вскоре после его ухода, вечером 21 августа 1709 года, на Варницу обрушилась страшная гроза, и под грохот раскатов грома ушёл и гетман Мазепа.

Безнадёжный долгожитель из Пуэрто-Рико, стопятнадцатилетний ЭУХЕНИО МАРТО,сказал напоследок: «Надоело ждать смерти» и повесился. И, правда, чего было ждать в его-то годы?

Семидесятилетний карфагенский полководец ГАННИБАЛ,когда узнал, что солдаты Прусия, царя Вифинии, уже ворвались в его переднюю, послал слуг проверить возможные пути отступления. Увы, царские стражники успели заблокировать все многочисленные ходы и выходы из его тайного укрытия, настоящей лисьей норы с подземными переходами. И тогда Ганнибал, изгнанник, «несчастная птица, у которой годы вырвали все перья», принял яд — смесь цикуты и акамита. Но перед смертью сказал слугам: «Надо же избавить римлян от постоянной тревоги: ведь они не хотят слишком долго ждать смерти одного старика. Прусий — предатель, и римляне страдают тем же самым пороком, которым они сами сотни раз укоряли меня — пуническим вероломством. Положим же конец войне, нагнавшей на Рим столько страха».

Одноногий английский поэт и драматург ТОМАС БЕДДОУС, мучимый нервным истощением и тяжёлой болезнью, написал в предсмертной записке: «Я только и гожусь, что на пищу для червей… Я много кем мог стать, в том числе и хорошим поэтом. А жить на одной ноге, да и то паршивой, — слишком скучно». И выпил из склянки яд.

Фрау ХАННЕЛОРА КОЛЬ,жена федерального канцлера ФРГ Хельмута Коля, страдавшая аллергией на свет, сказала вечером своей экономке фрау Зибер, несколько удивив ту: «Вы же не оставите этот дом и всегда будете приходить сюда?» Потом поднялась в спальню, приколола на дверь записку: «Я хочу подольше поспать. Пожалуйста, не беспокойте». Переоделась в пижаму, аккуратно причесала волосы и присела на кровать. Смешала снотворное с обезболивающим лекарством, выпила через соломинку и тихо легла. Смерть забрала её незадолго до полуночи. Утром фрау Зибер нашла её уже холодной, а на ковре возле кровати лежала записка: «Тому, кто меня найдет. Известите, пожалуйста, моего домашнего доктора…» На письменном столе нашли толстый запечатанный конверт. В нём оказалось двадцать прощальных писем ко всем, кого любила фрау Коль.

Одна дама оставила перед смертью три записки: «Ничего таинственного в самоубийстве нет, — написано в первой. — Я поступаю так по своей доброй воле». «Выпью-ка немного виски. Так будет легче», — говорится во второй. И заключает третья: «А это не так-то просто, как я думала поначалу».

Помутившийся разумом ЛЮДВИГ ВТОРОЙ,блистательный король Баварии, страстный поклонник Рихарда Вагнера и ценитель прекрасного, сказал своим царедворцам перед выходом из замка Шлосс на роковую прогулку к озеру Штарнберг: «Я уж перенесу как-нибудь потерю власти, но никогда не перенесу попытку объявить меня сумасшедшим». А своему попутчику, почтенному лейб-доктору фон Гуддену, светочу баварской психиатрии, приставленному к монарху, дабы уберечь того от самоубийства: «Бедный профессор, вы обязаны изучать меня, а я вот всё остаюсь загадкой. И хочу остаться загадкой для всех, и для себя тоже». Действительно «бедный профессор»! «Добрый король» Людвиг, «король-лебедь», «король-строитель» и «король тьмы», чтобы без помех уйти из жизни, сначала утопил «страшного могучего старика Гуддена» в мутных водах озера, а потом уж и сам бросился туда. Сначала нашли неподалёку от берега его пиджак, пальто и зонтик, а потом и его самого в воде, лицом вниз. Фон Гудден лежал на мелкой воде в нескольких шагах. Лицо и руки его были покрыты синяками и ссадинами. Приближалась субботняя ночь пятидесятницы, 12 июня 1886 года. Стрелки на карманных часах Людвига остановились без четверти семь.