Вадим Арбенин - Предсмертные слова

«О mio Dio», — произнесла на краю могилы «великая княжна ЕЛИЗАВЕТА ТАРАКАНОВА»,назвавшаяся дочерью императрицы Елизаветы Петровны от её тайного брака с фельдмаршалом Алексеем Разумовским. Скоротечная чахотка с каждым днём приближала смертный конец самозванки, вероломно вывезенной из Италии графом Алексеем Орловым-Чесменским и заключённой в Петропавловскую крепость. За месяц до кончины она разрешилась от бремени мальчиком, которого нарекли «Александр сын Чесменский» (нужно ли объяснять, кто был его отец). Авантюристка с мнимыми правами на российский престол, дочь не то пражского трактирщика, не то нюрнбергского булочника, сумевшая вскружить голову дворам Европы, она перед смертью попросила позвать исповедника. Призвали священника Казанского собора Петра Андреева, умевшего говорить по-немецки. Пленница глубоко раскаивалась: «Я огорчала Бога греховной своей жизнью в телесной нечистоте… С ранней юности я часто отдавалась то одному мужчине, то другому и считаю себя великой нераскаявшейся грешницей… Я не знаю ничего о своём происхождении и, не имея никаких преступных замыслов против России и императрицы Екатерины, не имела и сообщников. О месте своего рождения и о родителях я ничего не знаю… О mio Dio… Я русская великая княжна… Я дочь покойной императрицы… Помолитесь за меня…» — с усилием прошептала коснеющими устами пленница. Она говорила всё слабее и слабее: «Орлов… принцесса… mio caro, gran Dio…» Духовник уже не мог понимать слов умирающей. Он оставил её, не удостоив святого причастия. В 7 часов пополудни 4 декабря 1775 года княжна Тараканова, имевшая имя Августа, она же султанша Селима, она же графиня Пинненберг, она же принцесса Володимирская, она же сестра Пугачёва, испустила последний вздох, унеся в могилу тайну своего рождения, если только знала её. На следующий день бессменно сторожившие её гарнизонные инвалиды вырубили глубокую могилу во внутреннем дворике Алексеевского равелина и тайно зарыли в неё труп пленницы. «Декабря 7-го князь Голицын донёс императрице о смерти всклепавшей на себя имя». Известная картина Константина Флавицкого «Княжна Тараканова» ошибочно изображает ужасную смерть «великой княжны» во время сильного наводнения в Петербурге, когда она будто бы утонула в Петропавловской крепости, откуда её забыли или не захотели вывести. Однако Тараканова содержалась в верхних казематах Алексеевского равелина, куда не поднималась вода во время наводнения, случившегося к тому же через два года после её смерти.

В ночь с 11 на 12 мая 1809 года австрийского композитора ЙОЗЕФА ГАЙДНАразбудила пушечная канонада: канониры Наполеона Бонапарта начали бомбардировку Вены, где маэстро доживал свои дни. Неподалёку от его небольшого домика на окраине города разорвалась французская граната. «Дети, не бойтесь! — закричал из постели слабеющий старик своим домочадцам. — Там, где Гайдн, вам ничто не угрожает». Композитор лежал больной, изредка с трудом поднимаясь, чтобы посмотреть на свой любимый цветник под окнами. Предложение французов переехать ему в центр Вены он отклонил. Тогда Наполеон приказал выставить возле его дома караул, чтобы уж никто не мешал великому композитору ежедневно исполнять австрийский гимн. Постепенно угасая, Гайдн уже больше ничего не писал. Сколько ж можно, однако: одних только симфоний 118! А ещё квартеты, сонаты, оперы, мессы, песни, марши, каноны, оратории, гимны! И всё это создал композитор, который на три четверти был самоучка! Просьбы высокопоставленных любителей, желавших заполучить его сочинения и предлагавших ему за это хорошие деньги, он неизменно отклонял. Но перед самой его смертью к нему зачастил надоедливый заказчик. И тогда Гайдн сказал ему: «Высоко польщённый вашим заказом, только для вас я согласился нарушить запрет…» И с очаровательной стариковской хитростью вручил ему старую-престарую композицию, извлеченную из неисчерпаемых своих архивов. А вскоре после падения Вены к его одру заявился французский гусарский капитан Клеман Сулеми — отдать ему дань восхищения и спеть арию из его оратории «Сотворение мира». То был последний раз, когда Гайдн слушал свою музыку, хотя каждый божий день исполнял гимн Австрии. Он поднял руку и пальцем показал на небо. Гений его умолк. В тишине прозвучал оглушительный аккорд «Да будет свет»! Гайдн умер от разрыва сердца в тот день, когда французская бомба разворотила его любимый цветник. Домашний доктор зафиксировал кончину почётного гражданина Вены «в 20 минут час пополудни 31 мая 1809 года». В грохоте французских мортир и топоте башмаков вторгшихся в Вену наполеоновских гренадер смерть «доктора музыки», автора Австрийского национального гимна [1] Позднее на мелодию этого гимна воинственные тевтоны создали свою боевую песню-клич: «Deutschland, Deutschland, über alles» («Германия, Германия, превыше всего»). и Государственного гимна Великобритании, осталась почти незамеченной. За гробом Гайдна шло едва ли полтора десятка человек, среди которых не было ни одного капельмейстера, но зато был Стендаль. И это понятно: шла война, в городе стоял неприятель. Гайдна похоронили на тихом венском кладбище у собора Стефанскирхе, под сенью раскидистого платана. Не прошло и трёх дней со дня похорон, как местный тюремный надзиратель, некто Петер, страстный поклонник музыкального гения, могилу Гайдна раскопал и, отделив его голову от туловища, присвоил череп себе.

А вот поручик ОТТО КАДАРумер с венгерским национальным гимном на устах, как и подобает истинному мадьярскому гонведу. В блиндаж, где он и его однополчане офицеры отдыхали после боя и слушали граммофон, попал крупнокалиберный снаряд. Взрывной волной грампластинку с гимном бросило в поручика, она угодила ему в голову и застряла у него в черепе. В предсмертном бреду поручик Отто Кадар во всю глотку, как заведённый граммофон, распевал бравурный разудалый гимн: «Благослови, боже, мадьяр! Боже, храни короля!..»

Величайший итальянский композитор ДЖУЗЕППЕ ВЕРДИиграл сам. Когда молодой его друг Арриго Бойто заглянул к умирающему маэстро в гостиницу «Милан», где его опекал и холил, как ребёнка, превосходный персонал коммендаторе Шпаца, то был крайне удивлён, застав Великого Старца сидящим в полумраке номера за роялем. Арриго пришёл выпросить у Верди ноты последних его произведений. Выслушав эту его просьбу, композитор зажёг на рояле лампу, придвинул к инструменту второй стул, поставил на пульт старинную нотную тетрадь и сказал другу: «Так-то, милый Бойто! А теперь давайте-ка сыграем одну из этих успокоительных и мастерских сонат несравненного Корелли. Но только одну! Больше мои глаза не выдержат». Действительно, не выдержали. Когда после ухода Бойто к Верди заглянула служанка, он, сидя на кровати, переодевался к обеду и пребывал в великолепном настроении. И вдруг со стоном повалился навзничь — Великого Старца постиг удар. Перед смертью глубокой ночью он на мгновение широко раскрыл глаза, вытянул руки поверх одеяла, как бы на клавиатуре рояля, и умер, не узнав никого из тех, кто был рядом. В своём духовном завещании Верди просил похоронить его просто, без пения и музыки: «Достаточно будет двух священников, двух свечей и одного креста. Я хочу, чтобы меня похоронили на рассвете, при восходе солнца, или в час, когда читается „Ave Maria“».