Вадим Арбенин - Предсмертные слова

«Как же хорошо вы за мной ухаживаете, — сказал знаменитый французский писатель АНРИ БАРБЮСмолоденькой медицинской сестре, которая пользовала его в палате Кремлёвской больницы в Москве. И нежно провёл своей длинной ладонью по её щеке. — А мне уж осталось немного. Впрочем, я хочу знать, что меня ждёт». Потом довольно невнятно сказал что-то про «стол, который надо включить». Ему делали уколы, он забывался. И напоследок, совсем изнемогший, почти сражённый, Барбюс потребовал от врачебного персонала: «Телеграфируйте в Париж: „Надо спасать мир“». И с этим ушёл в мир иной.

Великий русский живописец ВАСИЛИЙ ГРИГОРЬЕВИЧ ПЕРОВ,задыхаясь от чахоточного кашля и неимоверно страдая, молил жену Елизавету Егоровну, которая не отходила от его постели, молил как о милости: «Лиши меня жизни». Она не отходила от его постели — утешала, ободряла и читала вслух, чтобы не давать ему говорить. За несколько мгновений до смерти он выслал её из комнаты и попросил уже своего брата доктора: «Сократи мою агонию, насколько возможно». Но умер тихо, точно заснул.

Первая леди английской литературы ДЖЕЙН ОСТИНна вопрос сестры Кассандры «Чего бы ты хотела, моя дорогая?» ответила: «Ничего, кроме смерти». И её желание сбылось.

«Возьмёт ли меня, наконец, Бог к себе из этого безумного мира?» — сорвался с губ писателя ЭРАЗМА РОТТЕРДАМСКОГОпотрясающий молящий призыв. Великий гуманист и миротворец устал от когда-то так любимой им жизни. Измученный страданиями, умирающий метр, лёжа в постели в доме своего базельского друга, день и ночь писал трясущейся рукой комментарии к Оригену — и не ради славы, и не из-за денег. «Ах, но для кого же мне теперь писать?» — вырывалось у него время от времени. До последней минуты прощания Эразм беседовал с друзьями, окружившими его ложе. Но в самый последний миг, когда удушье схватило его за горло, он, всю жизнь думавший и говоривший на пластичной и одухотворённой латыни, внезапно забыл этот язык. И коченеющими губами пробормотал едва ли не первые слова, выученные им в далёком детстве на материнском родном языке, нижненемецком диалекте: «Lieve God!» («Милый Боже!»). Ещё один вздох, и Эразм получил то, чего он так страстно желал для всего человечества — покой.

И английский романист ГРЭМ ГРИН,путешественник, тайный агент и искатель приключений, с детства одержимый жаждой смерти, но доживший до 87 лет («какая удручающая и бессмысленная цифра!»), умирая в госпитале Провидения в Веве, на Женевском озере, тоже жаловался: «Ох, ну почему же это тянется так долго…» Днём ранее он просил доктора: «Только, ради бога, не пытайтесь продлить мне жизнь. Я готов к смерти, сделал куда больше, чем собирался, и жутко, жутко устал… Я не хочу больше жить». А за неделю до этого он записал в своем знаменитом фолианте «Сны Грэма Грина, том шестой, 1979 — …» ключевые слова своего сна за номером 517: «Церковь, королева, Кэтрин». Чуть помедлил и добавил еще одно — «смерть». В этом сне его давнишняя подруга Кэтрин, разводя руками, обиженно говорила: «Ну что же ты так долго? Я уже заждалась тебя!» Записывать свои сны Грин приучил себя с 16 лет, и как минимум два его романа основаны на сюжетных ходах, которые ему просто приснились. Нет, Грин никогда не опускался так низко, чтобы их толковать — он их распутывал и разгадывал, следя за хаотичной работой подсознания. В день смерти он спросил свою любовницу Ивон Клоэт, полуграмотную француженку, на двадцать лет моложе его, которая сопровождала писателя последнюю треть его жизни, но которая не могла разделять его литературных пристрастий: «Будет ли это интересным познанием? Узнаю ли я, что лежит за гранью? Почему так долго длится этот путь?»

Граф и барон Российской Империи АЛЕКСЕЙ АНДРЕЕВИЧ АРАКЧЕЕВ,похожий «то ли на сторожа, то ли на дядьку, то ли на денщика, идущего из бани», умирал отшельником в своём уединённом новгородском имении Грузино на берегах Волхова, «среди жалких останков бесполезной деятельности». Император Николай Первый прислал к нему своего личного врача, старшего лейб-медика Якова Васильевича Виллие, но тот уже ничем не мог помочь некогда всесильному «железному графу» и «гатчинскому капралу» и лишь слушал его жалобы: «Я одной смерти себе желаю и ищу». И ведь было от чего её желать и искать! «Свирепую любовницу» Аракчеева, его домоправительницу, простую мещанку Настасью Фёдоровну Шумскую, «вечно пьяную, толстую, рябую, необразованную, дурного поведения, прескверную и злую женщину из крепостных», зарезали дворовые люди. А сына, поручика гвардейской конной артиллерии Михаила Андреевича Шуйского, то ли родного, то ли прижитого от «великой блудницы, ворожеи и обворожительницы», лишили флигель-адъютантского звания и сослали за «неприличные поступки» (беспробудное пьянство и буйство) в линейный полк на Кавказ, а позднее и на Соловецкие острова. Вот как тогда боролись с алкоголизмом! Даже какая-то Танюша, назначенная заменить «зарезанного милого друга» Минкину, сбежала от Аракчеева с доктором. В утренний час страстной субботы, 21 апреля 1834 года, накануне праздника Святой Пасхи, Аракчеев, сын небогатого сельского дворянина, «скудно одарённый разумом и щедро самомнением», упрямый и норовистый служака, дослужившийся до чина генерала от кавалерии и артиллерии и поста военного министра, тихо скончался, «не спуская полузрячих глаз с портрета Александра Первого в его комнате». Скончался граф, «обвязанный платком, омоченным в крови своей любовницы», на том самом диване, на котором когда-то, во время своего посещения Грузино, почивал сам самодержец Всероссийский, «освободитель Европы». До этого Аракчеев едва слышно произнёс своим гнусливым голосом: «Простите меня, кого я обидел». Однако последними словами пожелавшего смерти графа были: «О, проклятая смерть!», которые он прокричал, взмахнув руками и запихнув одну из них себе в рот, на глазах поражённых лейб-медика Виллие и камердинера Анисимова. В Грузинском соборе в это время шло утреннее богослужение и уже выносили плащаницу… По народному сказанию, Аракчееву, «отечественному самодуру, вышколенному немецкими унтер-офицерами, нежному сыну, дамскому кавалеру, шутнику и защитнику артиллерии, зелья в кушанье подсыпали».

Но не все так легко соглашались на встречу со смертью.

Например, богемный драматический артист ДЖОН БАРРИМОРиз англо-американской семьи актёров. «Умереть? — вскричал он, с трудом приподнимаясь на постели. — Ну, уж нет, мой дорогой приятель. Ни за что. Никогда не позволит Барримор, чтобы с ним случилась такая обыденная и пошлая вещь, как смерть». И он противился курносой старушке с ржавой косой за плечами, подобно Григорию Распутину, роль которого сыграл в кино в 1932 году. Даже в свой смертный час он был пьян. Кто-то не поленился подсчитать, что Барримор за 40 лет своей жизни потребил 640 галлонов крепких спиртных напитков.