Елена Щапова-де Карли - САЛЬВАДОР ДАЛИ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ Я СТАЛА ЕГО МОДЕЛЬЮ

– А что за легендарная личность Лев Збарский, которого вы так часто упоминаете?

– Это московский художник, он уехал в Нью-Йорк раньше меня. Мы были знакомы через мужа. На самом деле его зовут Лев-Феликс. Его отец, академик Борис Збарский, участвовал в бальзамировании тела Ленина. Когда во время войны тело вождя эвакуировали в Сибирь, туда отправилась и вся семья Збарских. Маленький Лева сидел в купе, а на соседней полке лежал Ленин… Сколько я ни расспрашивала его о секретах бальзамирования, он так и не раскололся. Когда Леву провожали в Штаты, в аэропорту по иронии судьбы собрались его бывшие жены: Маша Вертинская и Люда Максакова. (История жизни еще одной его жены, Регины, очень красивой модели Вячеслава Зайцева, трагична: попытка самоубийства, преследование КГБ, сумасшедший дом, наконец, таинственная смерть с телефонной трубкой в руке.) Так вот, Маша и Люда рыдали в голос друг у друга на плече. Одна я почему-то смеялась. «Ты-то что хихикаешь?» – враждебно спросил меня кто-то. Честно говоря, не помню, что меня тогда так развеселило. Поняла это я много позже: оказывается, мы с Левой не прощались.

Спустя годы в Нью-Йорке у нас начался бурный роман. Чувство к Леве было настолько сильным, что я даже просила мужа-итальянца, с которым мы незадолго до этого поженились, о разводе. Но все разрешилось само собой – в один прекрасный день, не выдержав ревности Збарского, я сбежала.

Лева запирал меня на ключ, даже когда выходил за хлебом, и всюду следил за мной. Я оставила его в съемной квартире со всеми вещами и любимой кошкой, села в машину и уехала. Надо отдать ему должное: уходя, кошку он взял с собой. (Я оценила его заботу о животном, хорошо помня жалобы Максаковой, что Лева совершенно не принимает участия в воспитании ребенка.)

– Вы сказали, что вышли замуж за итальянца. Говорят, он из очень знатной семьи?

– Джанфранко де Карли был старше меня на 11 лет. По матери он маркиз Спинула, один из его предков был губернатором на Корсике при Наполеоне. Как-то на приеме в итальянском посольстве нас угощали изысканным вином, потом демонстрировали фильм «Падре Падроне». Очень хрупкий молодой человек не отходил от меня весь вечер, а потом попросил мой номер телефона. «Не буду встречаться!» – решила я и каждый раз бросала трубку, как только звонил пылкий влюбленный. Когда Джанфранко позвонил в очередной раз, я трагически зашептала: «Вы знаете, я больна…» «Замечательно! Я приеду!» – завопил он на другом конце. Но, придя ко мне, оробел: спальня была обтянута лиловым шелком, над широкой кроватью, где я томно возлежала, нависал белый балдахин. У ложа нес почетный караул Саша Бородулин. Сверяясь по часам, он давал команды поклонникам, скорбно сидящим в углах на стульчиках: «Так, молодой человек! Пора, ваше время истекло!» Когда наконец все ушли, Саша сурово повернулся к Джанфранко: «Вам пора!» Но мне стало его жалко, и я попросила сделать исключение. «Может, ты выйдешь за меня замуж?» – быстро выдавил из себя итальянец на третий день знакомства. «Никогда!» – даже подскочила я. Но он прибег к хитрости: «У тебя будет паспорт, и ты сможешь поехать в Россию к маме!» Этот аргумент на меня сразу подействовал. И потом он был такой милый: Джанфранко прожил 16 лет в Лондоне, и от итальянца в нем осталось мало. В день свадьбы в Риме я заехала за ним на упряжке лошадей и после церемонии отвезла в ресторан. Но венчаться второй раз я категорически отказалась, несмотря на его слезы и мольбы. Поселились мы у родителей мужа в огромном фамильном доме. Его маме очень нравилось, что все вокруг ахают при виде ее красивой невестки.

У нас с мужем был свободный брак, и поэтому я больше времени проводила в Париже и в Нью-Йорке – Рим казался мне тогда очень провинциальным. Джанфранко настолько меня любил, что позволял делать все что угодно, терпя мои загулы и безумное расточительство.

– Ну а как же работа?

– В Париже в то время выходил очень необычный авангардистский журнал «Мушега». А издавал его бывший гражданин СССР, а ныне свободный художник Котляров, которого все звали просто Толстый. Он прославился тем, что создал общество «Вивризм» (от слова «жить») как звонкую пощечину пошлому и обветшалому искусству. Я входила с Лимоновым в редколлегию журнала и ездила в Париж на заседания. К тому времени с бывшим мужем страсти улеглись: у него появилась новая пассия, Наталья Медведева, которая тоже печаталась в «Мулете».

Познакомились мы с Толстым в Риме. Кто-то дал Котлярову мой адрес, и однажды в дверь старинной графской квартиры позвонили. «Я хочу сделать в Риме хеппенинг, – с порога зачастил необычайно толстый бородатый человечек. – Можешь помочь?» Потом, оглядев квартиру, занимающую весь этаж и набитую антиквариатом, тут же сориентировался: «Да-а, графинюшка! Богато живешь! Может, ты мне красок купишь и пригласишь местных журналистов? Я буду совершенно голый, расписанный в стиле боди-арт, средь бела дня купаться в Фонтане де Треви» (фонтан прославился на весь мир благодаря купанию в нем пышногрудой Аниты Экберг в фильме Феллини «Сладкая жизнь»). Я с сомнением покачала головой: «Это католическая страна, тебя тут же арестуют».

– «Ну и хорошо! Я концептуалист. Мне нужна провокация!» Ну что делать? Я купила земляку-провокатору красок и обзвонила все крупные газеты, рассказав о предстоящем хеппенинге. К 10 утра журналисты окружили фонтан. Наконец подъехала машина, из которой вышел Толстый в пальто в сопровождении какой-то удмуртки. Затем, лихо скинув пальто за античными скульптурами, он застыл среди них, приняв позу римского патриция. Заработали камеры. Туристы, и без того вечно толпящиеся на площади, стали скапливаться у фонтана. Вдруг голая фигура громко закричала: «Ого-го-го!», толпа радостно подхватила: «Oro-го-го!»

Тут засвистела опомнившаяся полиция. Толстый, сверкнув намалеванными на пышных бедрах цветочками, сложил ручки и элегантно, как рыбка, нырнул в бассейн. На вынырнувшего концептуалиста карабинеры надели наручники и увезли в полицейский участок. Удмуртка причитала рядом со мной: «Что делать? Что делать?» Знакомый журналист, которому я позвонила вечером, объяснил: «Ему грозит трое суток ареста. До суда его продержат в тюрьме Реджина Челли». Искать судью или мэра накануне праздника 1 мая было бесполезно. Мы с удмурткой отправились в тюрьму – отвезти вещи совершенно голому художнику. Карабинер, проверив передачу, взял все, кроме зубной пасты: оказывается, в ней могли передать заключенному наркотики. На суде я была свидетелем: «Это художественная акция!» Полицейский выступил с обвинением: «Господа! Этот человек разделся донага, шокируя публику!» Судья хотя и не понял, что такое «акция», но явно благосклонно смотрел на миловидную русскую девушку. Я демонстрирую газеты: «Вы видите – тело закрашено цветами, значит, художник не был голым. При аресте он просто был вынужден повернуться к людям задом!» Толстого оправдали благодаря моей защите. В ресторане после процесса он на радостях проглотил пять огромных бифштексов по-флорентийски.