Александр Лацис - Почему плакал Пушкин?

Решение выглядит стройно, изящно. Одна беда: ключ не подходит к данному замку! Вторую группу, группу «В», не удается уложить в формулу «4–3 – 2–1». Чтоб получить сколько-нибудь осмысленное чередование, придется две цифры – тройку и единицу – поменять местами. В этом случае, при 4–1–2–3 сохраняется правильная сумма горизонтали, но теряется изящество формы. Два вертикальных столбца вместо суммы «десять» дают результат «восемь» и «двенадцать».

А теперь глянем на простенькое вычитание.

44

32

12

«Испорченная» сумма 12 обозначена напрямик. Другая «неправильная» сумма – 8 – обозначена косвенно, она получается в результате сложения любой из двух вертикалей.

Не ухватились ли мы за случайные совпадения? Не навязываем ли поэту избыток остроумия? Такое впечатление возможно – если отвлечься от азбучных правил шифровального мастерства.

Шифр, в котором ничего не перепутано, стройный, логичный, безупречно правильный – это плохой, никуда негодный шифр. Чем он прямолинейней, чем аккуратней – тем быстрее будет разгадан.

Вот почему в каждом ключе должен быть свой дополнительный излом. Эту защиту именуют «пароль». И только неумелый любитель позволит себе, в погоне за красотой, за изяществом, обойтись без защиты, не прибавить «пароль».

Пушкин приучился к работе с шифрами по долгу службы, когда находился в подчинении у графа Каподистрия. Это предположение мною подробно изложено в газете «Автограф», 1996, № 11.

Вернемся к второй строке «магического квадрата». Есть другой выход из положения. Не берусь судить, который путь основной, который побочный. Ни одну цифру не сдвигаем с мест, предписанных магическим квадратом. К четырем цифрам первого ряда присоединяем следующую, пятую. Три остальные цифры второго ряда меняют направление движения. Получается своего рода танцевальная фигура: пять шагов танцуем вперед, три шага – назад.

На новых местах, в новых сочетаниях, строки обрели иные грамматические формы. Кое-что стало более связным, более понятным, но и только. Иначе говоря, в пушкинской расстановке продолжают торчать непушкинские строки.

Далеко не все они возникли в результате недомыслия специалистов, далеко не все сохраняются по злой воле неких темных сил. Большая часть испорчена не пушкинистами, а Пушкиным. И это не вина его, а заслуга.

Для чего поэту понадобилась умышленная порча строк? Цель была поставлена и достигнута: изменить до неузнаваемости.

При всей важности второго ключа, определяющего расстановку, не менее важен третий ключ, он же прием умышленной порчи.

Краеугольной считается запись, сделанная внизу последней страницы черновика повести «Метель». Ее прочтение предложено Н. Лернером: «19 окт. сожж. X песнь».

На сем основании утверждали, что, будучи в Болдине, поэт, в один и тот же день,

а) завершил работу над X главой,

б) рукопись зашифровал,

в) оригинал сжег,

г) о чем тут же оставил откровенную запись.

Не многовато ли событий для одного дня? И где тут логика? Не перечислен ли ряд поступков, друг другу противоположных? Впрочем, кое-что в этой записи пробовали читать по-разному. Спорили – которое, собственно, число? 19, 11 или 12? Какой месяц? «Окт.» или «мар.»? Относить ли запись к болдинской осени, к 1830 году, или, что выглядит не менее резонно, к 1831-му?

На мой взгляд, следует отклонить все перечисленные варианты прочтения. Запись сделана не по-русски, а по-французски. В таком случае, вместо «песнь» читается «total», что означает «вся», «целиком», «полностью».

Там, где вообразили «19», не видно никаких цифр. Ребусное обозначение, зарисовка, воспроизведение отчеркиваний, помарок на полях. Так или иначе – здесь не вся фраза, только вторая ее половина.

Начало, по нашей догадке, укрыто в верхнем левом углу одного из стихотворений ‹«Стамбул гяуры нынче славят»›. Предлагаем, опять-таки впервые, прочтение первой половины:

‹17 окт. прид‹умал› п‹орядок› разб‹росанных› стр‹ок›…

Также впервые предлагаем прочтение второй половины фразы, записанной по-французски, сокращенно, ребусно.

«– царских помарок, ‹повлекших упразднение› Десятой целиком».

Итак, в чем смысл «разбросанных строк»? Это – перечень тех фрагментов Десятой главы, кои вызвали неудовольствие государя. Вымарки высшего цензора настолько искалечили Десятую главу, что пришлось от нее отказаться. Похоже, что именно об этом Пушкин в 1832 году говорил П. А. Катенину: «…Тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и потому он рассудил за благо предать их вечному забвению, и вместе выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую».

Царь, отличавшийся превосходной памятью, несколько лет спустя попросил поэта предать сожжению рукопись, на которой имелись его запретительские пометы. Поэт не мог не выполнить пожелание Николая. Вместе с тем поэт отнюдь не имел намерения вызволять царя, освобождать его от суда истории.

Ход событий переворачивается. Значит, не было сожжения для утайки от Николая, было сожжение по приказу Николая. Не в Болдине, в Петербурге. Не тогда, не там, не потому.

Коли «разбросанные строки» воспроизводят царские помарки – сие не означает, что все помарки включены в этот перечень. По всей вероятности, были, не могли не быть, и другие, вызвавшие неудовольствие, отрывки. Наиболее четкие философские формулы никак не поддавались «умышленной порче».

Вот почему Пушкин придумал еще один способ зашифровки. Он принялся сочинять… мнимые черновики! И если в таком черновике зачеркнуты самые лучшие, самые значительные четверостишия или строфы – не следовало самонадеянным редакторам распоряжаться и отбрасывать «зачеркнутое» в раздел «черновых вариантов». Это, опять-таки, строки, насторожившие, обеспокоившие носителя государственной точки зрения, императора Николая.

В одной из предыдущих публикаций я подробно рассказывал, как строка «Но бог помог – стал ропот ниже…» превратилась после ряда улучшений в «Но проччь пошел, пал деспот, ниже…»

Так и напечатал. И, тем самым, сделал ряд ошибок.

Напрасно оставил без замены казалось бы безобидное «Но». Не отыскал более естественное прочтение «И проччь пошел». Самое главное: эту строку нельзя было ставить вплотную за предыдущей. Между ними оказалась пропущенной целая Онегинская строфа, то есть четырнадцать строк!

Изучающие Десятую главу нередко стремились навязать ей изложение взглядов и оценок, имевших хождение в данный отрезок двадцатого века. При таком подходе отбрасывались за ненадобностью свидетельства современников поэта. М. П. Погодин в дневнике за декабрь 1830 года свел свои впечатления от услышанных отрывков к одному слову: «Прелесть».