Александр Лацис - Почему плакал Пушкин?

Амнистия декабристам не случайно была первым законодательным актом, принятым в царствование Александра II. Она явилась предтечей многих перемен, и прежде всего – крестьянской реформы. Задолго до грядущих лет Пушкин понимал, что исторический смысл движения декабристов неотделимо связан с борьбой против крепостного права. Недаром в потаенных строфах Десятой главы «Евгения Онегина» о решительном противнике крепостничества, о декабристе Николае Тургеневе, сказано:

Сильное выражение – цепи – в черновике было густо замазано. То есть не отменено, а спрятано. Взамен над ним поставлено смягчение.

Возникшая строка – «И слово “рабство” ненавидя» – едва ли может быть сочтена улучшением. Ее сменил новый вариант – «И плети рабства ненавидя», – сообщенный Александром Тургеневым в письме к брату, отосланном 11 августа 1832-го из Гамбурга в Лондон.

Не возникает ли перекличка между строкой из послания – «Оковы тяжкие падут» – и основным, не смягченным вариантом из Десятой главы про «цепи рабства»?

Впрочем, что с чем перекликается? Летом 1825 года, то есть до событий 14 декабря, была создана элегия «Андрей Шенье». В ней речь шла о взятии Бастилии, о низложении Бурбонов, о французской революции.

Читать Пушкина следует не только по времени написания и не только по жанрам, но прежде всего по спиралям размышлений. Он писал с расчетом на тех, кто, подобно ему, все помнил и потому легко находил или угадывал продолжение и окончание мысли.

«Оковы падали». Во Франции. То есть совершался переворот.

«Оковы тяжкие падут». В России…

Какие оковы? «Цепи рабства…»

В первой половине XIX века люди самых разных убеждений повторяли: не лучше ли начать освобождение крестьян сверху, нежели дожидаться новой пугачевщины?

Пушкинское послание не только напоминало – оно приближало час, когда

Вернемся к началу, где говорилось о красноярском купце Юдине и спрашивалось – причем же здесь текстология рукописи Пушкина? Теперь возникает такой вопрос: да причем же здесь купец Юдин?

В коллекции купца Г. В. Юдина красноярский архивист и журналист Ефим Ильич Владимиров обнаружил переписку сибирского крестьянина Баранова с Львом Толстым. Заочно редактировал брошюру архивиста москвич, секретарь и биограф Л. Н. Толстого Н. Н. Гусев. Вот почему об еще одной, о пушкинской находке Владимиров в первую голову уведомил не пушкинистов, а Н. Н. Гусева. Немедля последовала публикация в «Л. Г.». Новонайденная строка прояснила текст и устраняла невозможное в пушкинском наследии нарушение – правильного чередования рифм.

Весьма возможно, что именно эта строка в давние времена обжигала пальцы, выглядела наиболее резкой в и без того опасном тексте.

М. Цявловский, что называется, «втихаря» внес ее в раздел «Примечания» Большого академического издания (том III, часть 2).

Но почему и Гусев, и Цявловский умолчали о подробностях? Какое правописание? Какого времени бумага? Что можно сказать о чернилах, о пере, почерке?

Не раз я обращался в музей Л. Н. Толстого. Оказывается, к личному архиву Н. Н. Гусева допуска нет, так как «архив этот не разобран».

15 или 20 лет назад существовала привычка писать письма и отвечать на них. На третьем этапе письменной эстафеты книжное издательство любезно сообщило: «…Дело отца продолжает сын Темп Ефимович Владимиров, город Керчь…» Пришел ответ и из города Керчь: интересующие меня вопросы я могу найти в книжке К. Лисовского.

Могу досказать о «подробностях». Была найдена не рукопись, а гранка, выдернутая цензурой, впоследствии перехваченная Г. В. Юдиным.

Повторяю «юдинский вариант» и предлагаю читателям самим угадать – которая строка привнесена.

По всей вероятности, читатели скажут: «Вариант выглядит цельным, но это очередная версия, и не более того».

Да, это версия. Но все доселе известные варианты – версии, только версии…

Как прочесть соседние, примыкающие строки – на этот счет существует ряд догадок. Лет десять назад я предложил очередные вариации, но читатели дружно и справедливо их отвергли.

Впрочем, замысел поэта и без того представляется очевидным.

Притихла безмятежная природа. Но ждет заветного часа ритуальный корабль «Бучентавр», дважды или трижды помянутый в пушкинском черновике. Дожи Венеции, после своего избрания, совершали на корабле обряд обручения с Адриатическим морем. Он же, «Бучентавр», служил последним прибежищем для помолвленного жениха. Роскошно наряженное тело усопшего владыки торжественно удалялось от берега. Оно опускалось в обьятья Невесты – в морскую пучину. В промежутке меж крайними вехами правителю не дозволялось вступать на палубу корабля.

Известные поэты – Ал. Майков, Вл. Ходасевич, Г. Шенгели – каждый на свой лад постарались дописать, досочинить утраченное стихотворение. Никто из них не видел рукописи, никто из них не имел возможности проникнуть в суть замысла.

Менее понятна позиция Т. Цявловской, изучавшей вновь обретенный черновик, на протяжении ста лет считавшийся пропавшим. Свой разбор («Лит. наследство», т. 58, 1952) она начала несколько неожиданно:

«Что именно направило мысль Пушкина к образу старого венецианского дожа Марино Фальери… неизвестно».

В вышепомянутой заметке я позволил себе мимоходное замечание супротив Т. Цявловской. И в этой – только в этой – части получил горячую поддержку читателей. Затем возможность высказаться более обстоятельно предоставила одна из малотиражных, ныне забытых газет.

Недавно (см. «Октябрь», 1996, № 6) Вадим Перельмутер в излюбленном жанре, мастером коего он является, в жанре литературоведческой элегии, частично воспроизвел мои рассуждения. Благодарю за изложение, но предпочитаю самостоятельно повторить прежде сказанное, а заодно кое-что уточнить и дополнить. Только что, в декабре 1996 года, при всматривании в черновик обнаружилось ключевое слово. Да еще и в сочетании с великолепным, чисто пушкинским эпитетом: гордый склеп …