Борис Васильев - Картежник и бретер, игрок и дуэлянт

- Улетели. - Я не удержался от вздоха.

- Не было их. - В голосе Полин слышался напряженный звон. - Не было, не было. Взлелеянное прошлое превращается в сказку, но сказками живут только дети. Опомнитесь, Александр, опомнитесь!

- Опомниться?

Глупо спросил. И улыбнулся глупо.

- Эклеры съедены, и блюдо утоплено...

- Долго же вам пришлось сидеть в кустах, - усмехнулся я.

- Я всю жизнь сижу в этих кустах! - вдруг выкрикнула Полин. - Всю жизнь, когда же вы, наконец, уразумеете это, деревянный вы человек!..

Кажется, я начал что-то соображать. Посмотрел на нее... И Полин не отвела глаз. Смотрела в упор, и взгляд сверкал решимостью. Будто дошла она до края и сейчас готова была шагнуть за него, куда бы тот край ни обрывался.

- Я не могу приклеить мушку посреди лба, ну не могу! А вот блюдо ваше бесценное достать - могу! Чтобы вы еще раз убедились, что пирожные детства съедены. Навсегда съедены! И не воскреснут больше, не воскреснут!..

Слезы тут из глаз ее брызнули, и она побежала. Побежала куда-то - не к лошадям, не к особняку: куда-то побежала. Как бегут от самой себя...

И упала, споткнувшись. Беспощадно как-то упала, что ли. Я бросился к ней: она лежала ничком, плечи тряслись, и не рыдания - вой какой-то последний из нее вырывался...

- Что с тобой, Полиночка? Что с тобой?..

Хотел повернуть ее - не давалась. Билась изо всех сил, как птица билась, и сердечко ее стучало на всю округу. Но я все же повернул ее, к себе прижал, целовал зареванное, слезами залитое лицо, щеки, губы...

- Прости меня. Прости, прости...

Возвращались рядышком, рука об руку, и лошадки наши шагали согласно. Полин улыбалась, и глазки ее сияли, но в улыбке было... некое ожидание, что ли. Скорее тень мучительно долгого, изнурительного ожидания и робкая надежда, что оно вот-вот может закончиться, навсегда душу ее покинув.

Не выдержал я этого и сказал:

- Мы войдем, возьмемся за руки и встанем на колени.

- Может быть, лучше вечером?

- Нет, сейчас. Ты же такая решительная, Полиночка.

- Я такая счастливая... - Она улыбнулась. - Такая счастливая, что мне страшно. Мне страшно счастливым страхом, Саша...

Вошли и встали на колени, держась за руки. И я сказал:

- Благословите нас, родные наши.

Матушка с бабушкой расплакались, целовать кинулись жениха с невестой. Генерал слезу смахнул, а мой бригадир бакенбарды свои расправил. Одной рукой почему-то. Как кот лапой.

А тем же вечером сказал мне с глазу на глаз:

- Ты ведь не влюблен еще.

- Я люблю Полин, батюшка.

- Любишь, спорить не стану. Но любишь - без влюбленности. А она в тебя влюблена по уши.

- Тонкости, батюшка.

- Тонкости? Ну-ну... - Бригадир похмурился, бровями поерзал. - Слово, девице данное, есть слово чести. Назад его не берут. Немыслимо сие. Немыслимо.

- Вы сомневаетесь в моей чести?

- В счастье, а не чести, - вздохнул мой старик.

Засим подходит ко мне и берет в ладони мою голову. Как в детстве только делал.

- Благословляю и рад за тебя.

Неожиданно целует не куда-нибудь, а - в шрам от графской пули, седым волосом заросший. И шепчет на ухо:

- Вот где печать любви твоей...

Свадьба в наши времена была событием наиважнейшим, а потому и неспешным. Право решать, когда, где и как именно произойдет сие событие, принадлежало дамам, и я выехал наутро в одиночестве. Не скажу, что мне было невесело, но и грустно тоже не было, хотя и понимал я, что шаг мною уже сделан. И куда бы он ни привел, возврата уже не могло быть даже в мыслях моих.

Ни о чем я не думал да и вокруг ничего не замечал. Отдал поводья Лулу, и она сама выбирала не только аллюр, но и задумчивость общего нашего пути. Я был - она, а она - я, а кентавры не знают ни удил, ни поводьев.

А вокруг нас лежала поникшая осень. Не мокрослез-ливая, с бесконечными нудными дождями, а какая-то вялая, отсыревшая, что ли. И - беззвучная, точно замершая на самой грани прощания между теплом и холодом...

Дамы наши, все продумав и обсудив, донесли свое решение генералитету, который привычно выдал его за свое:

- Свадьбе быть после Рождества Христова.

Через день мы как-то поспешно разъехались. Полиночка с бабушкой и дедушкой - сначала к себе, в имение, а оттуда - прямо в Петербург. Готовиться, наряды шить да дни до свадьбы считать. А я - во Псков. Служить и ждать.

Октябрь

Говоря откровенно, нелегко мне было вновь пред солдатскими глазами предстать после столь длительного отсутствия. Но я все причины доложил с полной искренностью, на которую только был способен. Даже седой клок волос у виска показал им: не каждая, мол, пуля насмерть убивает.

- Штык надежнее, ребята. Но в пехоте я еще не служил, а потому очень прошу научить меня всем хитростям пехотным, и особенно - штыковому бою.

Никогда еще доселе я столь ревностно к службе не относился. То ли легкомыслием молодости до краев переполнен был, то ли радостью жизни, то ли самонадеянностью, что ли. А тут - и сам себе не верю, что со мною стряслось.

Вставал еще до общей побудки, на квартиру уходил после общего отбоя и весь день проводил со своими солдатами. Учил их без окриков и угроз тому, чему обязан был учить как командир роты, и сам учился до седьмого пота у бывалых, в смертельном деле себя проверивших седоусых старослужащих как солдат. Особенностям пехотного мира и пехотной войны, и - с особым усердием штыковому бою. И старался не только потому, что батюшка так посоветовал, но потому еще, что искренне хотел не просто командовать ротою, но и сдружиться с нею. Может быть, не сдружиться - это уж чересчур сильно я выразился, - а стать в ней старшим вопреки собственному возрасту, поскольку по годам я еле-еле с новобранцами тогда сравнялся.

Уставал поначалу, что уж там. Солдатчина не просто трудна, солдатчина всей жизни твоей требует. Сил, веры, надежд, упорства, настойчивости, терпения, смекалки и непременно - веселого расположения духа. Иначе до воли не дотянешь. В прямом смысле воли: солдат вольным человеком службу воинскую покидает, на благо Отечества потрудившись и лишь ему да Государю отныне принадлежа.

Вот это я своим солдатам и втолковывал. Каждый день. Перед строем и на вечерних беседах. Коли честно служить будете, так вольными людьми в деревни свои вернетесь. Свободными и грамотными к тому же. И жениться еще успеете, и детей нарожать, и дети ваши тоже навсегда свободными будут.

Зима

Вот так и осень закончилась, и зима началась. И едва началась она, как разбудил меня денщик мой в неурочный час. Среди вьюжной и морозной декабрьской ночи.

- Ваше благородие, в штаб требуют.

- Кто?

- Не могу знать. Вестового прислали.

Примчался в штаб, а там уж - почти все офицеры. Никто ничего не знает, так с незнанием и ввалились к командиру полка.

- Господа офицеры, поднимайте солдат по тревоге и держите в полной готовности.