Павел Моренец - Смех под штыком

Тогда Воронович поднялся, одернул свой френч «а-ля Керенский» и процедил:

— Оружия не сложим. С Кубанью через голову Деникина договоримся. Прошу проводить меня в Сочи.

— Как хотите, очень, очень опечален.

И доставили Вороновича обратно в Сочи, в его виллу. А тут подготовка к чрезвычайному с’езду на полном ходу: сходы, прения, резолюции, наказы… Он пьянел от счастья, исходить начал в речах. Разгорелась борьба. Все требуют представительства на с’езде. Воронович самые почетные места отводит своему любезному крестьянству, почивающему после побед в теплых хатах. Предоставил для мебели и места рабочим и их профсоюзам. Тут Иванков появился в своей рваной ермолке, ухмыляется в скобелевскую бородку. Он просит мандатишко для фронтовиков: за что кровь проливали. Воронович скорчил гримасу: лезут со своими фронтовиками, знает он их — голытьба, пустодомщина, все пленные да красноармейцы. Но от своей армии не убежишь — пришлось и ей дать места, по одному мандату на роту.

С’ехались делегаты. Крестьяне гордятся, жилетки свои на распашку держат: им почетные места, у них три четверти всех мандатов. У них своя собственная фракция, крестьянская. Глаз не сводят со своего вождя, Вороновича; что он сделает — и они повторяют: он поднимет руку — и они, он предложит записать в протокол инциндент, не имеющий прецедента — и они; он вскочит от негодования — и они.

Фронтовики образовали свою фракцию, большевистскую. Приехали с единственной целью — посмеяться. Тут и Иванков, и Рязанский.

Фронту приказ отдан: сидеть и чего-то высиживать. А ребята — в Туапсе рвутся. Положили они с кисточкой на всех Вороновичей, на угрозу англичан всемерно поддержать своим флотом деникинцев, и двигаются дальше. Афонин там мутит.

Англичане волноваться начинают: не по их оно делается, а они терпеть своеволия не могут. За берегом из своего миноносца наблюдают, туда-сюда шатаются, не знают, куда приткнуться, с кем разговаривать.

Высадились на глухом берегу, у фронта. Ребята — народ простодушный, хотели по-наивности всю делегацию раздеть и в кусты отвести, да командиры их уняли, а гостям предложили вежливо, дипломатично: «Не угодно ли вам прокатиться в Сочи, Вороновичу компанию составить, позабавить его. А в другой раз приедете — пошлепают ребята, будьте спокойны».

Поплыл миноносец в Сочи, а зеленые пошли дальше. Белые окопались у Лазаревки: бой собирались дать, да с ребятами разве можно тягаться: хватают не за чуб, а сзади за мотню, — в обход пошли. Белые с досады плюнули, и в Туапсе ушли. А зеленые, как телок за коровой, вслед понеслись: одни — под хвост тычут, другие — наперед забегают. Тут и Постовалов, который поезда обирал у белых, помог.

Подошли к Туапсе. Обложили. Начался бой. Силы белых в городе — два полка и мелкие части. Силы зеленых, как известно, — отряд красных человек в 300 и тысячи две пленных. Солдаты белых не отбивались, даже, говорят, под замком в казармах сидели, а офицеры лениво постреливали. Бой продолжался день и ночь, потерь не было ни с той, ни с другой стороны, кроме нескольких раненых. Потом все солдаты сдались. И офицеры почти все, человек триста, сдались, предпочли служить Вороновичу, лишь немногие из них ушли в горы.

Таким образом, 24-го февраля Туапсе был взят. Пленных переименовали в зеленых, и набралось их тысяч пять. Крестолюбивые в счет нейдут: те — почетная гвардия Вороновича, тех тысячи две «гарнизовалось по хатам».

Богатые трофеи достались зеленым: одна полевая батарея в 4 орудия — на станции, две — на позиции; батарея «Канэ» из двух дальнобойных орудий — за городом, на Пауке, затем — интендантские склады, 35 миллионов денег.

Коммунисты уже полными хозяевами себя чувствуют, но пока еще знамен своих не разворачивают.

А в Сочи все заседают, мировые вопросы разрешают. Получил Воронович радостную телеграмму — и на с’езд: «Туапсе взят!» Конечно, бурные, несмолкаемые аплодисменты. Прокричали «ура» крестолюбивому крестьянскому доблестному воинству. Делегаты от хат еще горже держатся, голосуют уже не руками, а пальчиками. Воронович опьянел и начал что-то переть насчет молниеносного похода прямо на Москву, да Филипповский его одернул, шепнул, что это — не ново, Деникин уже сходил и вернулся. Сделали на радостях перерыв, чтоб успокоиться, а тут — опять гость. Миноносец английский шатается, будто потерял что.

Воронович собирался открыть заседание с’езда, как его вызвали на экстренное заседание Комитета освобождения. Там его ожидал помощник английского верховного комиссара — Коттон. Цель его приезда — прекратить боевые действия. Воронович, может быть, и сам не прочь, да армия-то где, в чьих руках? — и приходится «фасон давить» по-министерски, чтобы не уронить достоинства. Коттон предлагает не наступать, обещая со стороны Деникина уступки. А Воронович при виде гордых англичан, униженно ожидающих его милости, вспомнил старые обиды и излил их горечь:

— Мы трижды посылали англичанам ноты — не откликнулись. Теперь поздно. Спор уже решается оружием на полях сражений. Не желаем вмешательства иностранцев.

Коттон так потрясен был этими словами, что не посмел вступать в пререкания и пожелал лишь видеть с’езд, чтоб убедиться, не предпочесть ли Деникину молодую республику, выросшую будто-бы на крестьянских дрожжах.

Но едва он появился, едва его вывел Воронович на подмостки и представил с’езду, как запаренные делегаты от хат повскакивали с мест, каждый вспомнил, как он много перенес, сидючи в хате, от плетей, шомполов, подзатыльников и прочих видов воздействия деникинцев — и полезли к гордому англичанину с жалобами. Обступили, вопят, потрясают кулаками у его лица; кто выдергивает из штанов рубаху и указывает следы шомполов на спине, на боках; кто разувается, чтоб показать отмороженные пальцы ног во время сходок под кустами в зимнюю стужу, а некоторые так в пылу возмущения штаны зачем-то сдергивают.

Коттон всем сочувствует, — но выразить не может. Он просит их успокоиться, привести свои костюмы в порядок и выслушать его. Воронович цыкнул на свою фракцию — и она чинно уселась по местам. Коттон предлагает послать в Новороссийск делегатов для переговоров с генералом Кейз о перемирии. Он уверяет, что англичане желают только добра России. Но тут выступил сам Филипповский:

— Прошу генерала дать почтеннейшему с’езду ответ на три вопроса:

а) до каких пор будет продолжаться поддержка Деникина и блокада побережья;

б) когда прекратится вмешательство англичан в русские дела;

в) будет ли препятствовать Англия дипломатическим сношениям и торговле молодой Черноморской республики… с Грузией.

Сразил одним ударом. Коттон начал бессвязно лепетать, что Деникин, это — Россия, что англичане помогают России совершенно бескорыстно, что связь с Грузией вызывает у него грустные мысли и он наведет справки, потом ответит. И ему обещали ответить. Но где встретиться? Коттон очень боится, чтобы Туапсе не взяли, он предлагает встречу на фронте, на двенадцатой версте от Туапсе.