Павел Моренец - Смех под штыком

Тяжело стало в подполье, а тут — новая беда.

Прибегают к Илье Анна и Елена. Что делать? Георгий, этот красавец, шутник, прислал записку: он арестован на улице!

Илья зол на Георгия:

— Сколько раз ему говорил…

Послали к нему на квартиру курсистку. Сходила. Принесла корзину с вещами, револьвер, кое-какие воззвания. Отлегло немного: меньше улик. Но как узнать от него, не провалена ли теперь вся организация, как выручить его?

Девушки врываются к Илье вихрем. И Леля тут. Она берет на себя эту задачу, а сама волнуется больше всех.

Хозяину квартиры это не нравится. Заходит вечером к Илье и, как следователь, в лицо:

— Что же вы мне прямо не сказали, кто вы такой? Ведь так можно засыпать человека.

Илья удивляется:

— В чем дело? О чем говорить? Я — студент народного университета.

— Что вы мне говорите! Ведь у вас товарищ арестован. Ваши барышни весь двор всполошили, все спрашивают, кого арестовали. А ведь здесь живут одни буржуи. Да вы меня не стесняйтесь. Я ведь тоже сочувствую вам…

Хозяин не выдал и не собирался выдавать, а Илья так работать не мог, чтобы посторонние о нем знали. Квартиру менять больше не хотел. Воспользовался провалом Георгия и заявил Шмидту, что едет в Советскую Россию.

Собралась с ним ехать и Анна: дело у нее было в Донбюро. Леля привязалась: «Поеду — хоть одним глазком увидеть этот рай земной». Им и неудобно: молода уж очень, бременем для них будет, но она твердо стояла на своем.

— Но вас же не пустят родные!

— Я им ничего не скажу.

Хлопоты ее о Георгии окончились неудачей, как и хлопоты Аси о Мурлычеве. Леля уж и связалась с одним чиновником, денег ему дала; обещал сделать — и отказался, вернул деньги. Удивительная порядочность: продается, но денег не присваивает. Вернул, когда убедился, что помочь ничем не может. Узнала Леля лишь подробности ареста Георгия.

Шел он днем, в центре города, по Казанскому переулку, встретил старого приятеля по школе, офицера, с которым встречался, как товарищ, всего несколько месяцев назад, до восстания казаков. Офицер поздоровался с ним и пригласил пройтись. Георгию поневоле пришлось составить компанию. Идет, подшучивает, смеется, а сам знает, что идет в тюрьму и, может быть, на смерть. Привел его тот в «Ампир» на Садовой; лучший ресторан. Заказал угощение. В это же время была в ресторане и Вера, по которой вздыхал Георгий, и, кажется, уже не вздыхал, а считал своей невестой. Он улыбался ей, однако подойти не мог. И она поняла в чем дело, но не выдала себя. Угостил офицер Георгия, подозвал стражника и передал: «Отведите в участок: большевик скрывается». Откупиться Георгию на этот раз не удалось — и пришлось покорно, как волу, итти в участок, чтобы оттуда через несколько дней отправиться в тюрьму.

Приехали в Харцызск, на границу Всевеликого. Фронт быстро приближается: красные наступают. На станции панические слухи. Поезда то составляются, то отменяются.

Илья с Анной в ожидании прогуливались около станции, беззаботные, довольные отдыхом и близостью друг к другу.

Следующим поездом прикатила Леля, в потрепанном пальтишке, без вещей. Бежала из дому. Задыхается от радости, что нагнала их. Куда ее сплавишь?

Анна попала вместе с ней в компанию приличного вида двух мужчин. Обе девушки будоражили смехом весь вокзал всю ночь. Смеялись так заразительно, что Илья, расположившийся поодаль и сосредоточенный на чтении книжки, временами отрывался от чтения и еле заметно улыбался им. Беззаботные щебетуньи; кто мог подумать, что они — страшные подпольницы, по которым соскучились штык и веревка?

А паника хронически повторялась. Вбегал молодой офицер и торжественно обреченно изрекал:

— Поезда не пойдут дальше: красные близко! Рекомендуется ехать обратно.

Влетал и старый полковник:

— Все способные к оружию — на фронт! Красные — в Никитовке!

Если так будет катиться фронт, то к утру, пожалуй, и не нужно будет беспокоиться о переезде через него. За оружие взялись только два-три добровольца-офицера в полушубках, опростившихся, грязных, спавших на полу. Только золотые погоны да сбруя отличали их от солдат. Потом оказалось, что Никитовка не занята, а красные где-то под Лиманом, что там мост взорван, и красные уткнулись в берег. По этому случаю здесь быстро составили поезд и разрешили пассажирам грузиться. Но для этого им нужно было еще получить пропуска у коменданта станции. Анна с Лелей получили просто, их уже весь вокзал узнал, Илья же подвергся минутному расспросу через окошечко кассы и награжден был внимательным взглядом, после чего удостоился пропуска. Выручили его — «буржуйский» вид, студенческое удостоверение и бабушка в Полтаве.

При погрузке создалась толкучка — все не могли вместиться в пару вагонов, — но Илья, усвоивший истину, что деньги, это — деньги, полез в служебный вагон. Ему придавили дверью пальто и требовали, чтобы он ушел, но едва поняли его благие намерения, как дверь настежь открылась и почтительно пропустила внутрь вагона молодую чету: Анну и Илью, и в придачу Лелю. Они забрались в темноте на верхнюю нару, полежали, подождали, видят — опять положение на фронте изменилось, уснул поезд.

Надоели им эти шалости утки, слезли с нар, прошли за вокзал в поселок и расположились в грязных номерах на ночлег. Утром заходит Илья к ним, а там брат Лели, студент, похожий на англичанина. Так стыдно было, словно захватили с рукой в чужом кармане. Брат холоден к Илье. Он заявляет, что Леля сейчас же едет обратно. Леля спокойно и твердо свое говорит: «Какое ему дело? Конечно, я не вернусь. Пусть себе едет один». И все-таки вернулась. Спутникам легче стало: не так заметно через фронт перебираться, едут, будто муж с женой.

Нашел Илья подводчика. Проехали до деревни Никитовки, она в двух-трех верстах от станции огоньками светится. Хозяйка на радостях, что к встрече Нового года и муж, и щедрые гости пожаловали, нажарила яичницы с салом, подала на стол молока, хлеба. Управились гости, хоть еще подавай: Илья с аппетитом, и Анна — ничего себе, от подполья что-то не спадает в теле.

Хорошие гости, да только одно не понравилось хозяйке: поужинали — и лба не перекрестили.

— Да вы не жиды, бывает?

Илья успокоил ее: оба украинцы.

Взбила им хозяйка постель в соседней темной комнате и приглашает, а они чего-то застеснялись.

— Чи вы не женатые?

Признались, что угадала. В наказание за это Илье пришлось примоститься на жесткой скамейке, Анне же сошло благополучно, все-таки на перине спала.

Рано утром встали — молочный туман застилал снег. Выехали подружившиеся, привыкшие друг к другу, сидя рядышком. Под’ехали к линии железной дороги; у мостика — продрогший часовой. Останавливает их, спрашивает документ, но не выдержав, сейчас же просит папироску. Илья щедро отсыпает ему несколько штук, тот сейчас же закуривает, начинает подшучивать, а наши путники двигаются дальше. Возница разошелся, отпускает грубоватые шутки, от которых им приходится порой краснеть, — и так доехали до Константиновки. Заехали к куму, на ходу подзакусили, пока кум запрягал свою коняку в фаэтон. Уселись «по-буржуйски» и поехали, будто из одного края поселка в другой. Вот и станция. У ворот — часовой в кубанке. На крыше станции — наблюдатель-офицер. По улицам — интеллигенты в серых шинелях. Проехали мимо толпы военных. Никто не обращает внимания, и все экипаж виноват. Выехали за поселок — никто, ничего. Теперь не нарваться бы на цепь белых. По шпалам навстречу идут пленные из Германии в черных штанах с желтыми лампасами.