Павел Моренец - Смех под штыком

Петренко ему обещает почести неменьшие:

— А я тебя в генералы произведу.

Спрашивает крестьян о капитане. Те рассказывают: «Уж такой страшный такой свиртепый: Я, говорит, один против двадцати Петренко выйду. Я, говорит, самому чорту брат и никого не боюсь. Я, говорит, — я». Ну, Петренко чувствует, что враг и в самом деле страшный, как бы войско не перепугал, и решил действовать хитростью. Написал письмо старшему стражнику Браге: подойдут мои войска — чтоб ни одного выстрела не было; перепугаете моих орлов — расстреляю. Брага изо всех сил старается, стражников уламывает. Те согласились: никакого расчету противиться, все равно житья не будет.

Вернулась храбрая разведка, которая письмо носила, донесла, что Брага согласен.

Двинулось непобедимое навстречу грозному врагу. Подошли ночью к самому правлению — только речка Вулан разделяла два войска — и рассыпались в цепь. Ждут… Две тени метнулись. Замерла цепь. Тут Петренко выступил вперед, наган вынул, тихо бросил:

— Кто идет?..

— Свои…

— Ты, Брага?..

— Да…

— Ну, веди… Цепь за мной, — и снова к Браге: — Приготовились?

— Так точно.

Цепь дикими кошками подкралась к правлению, оцепила. Сняли часового, а внутри уже все перетрусили — сдались. Зеленые подкозырились. Теперь как бы захватить этого грозного капитана Кальбача. Петренко послал девять человек взять его штурмом, а себе наметил задачу обезоружить отряд пограничников, человек в 30–40. По пути задержал патруль из двух пограничников и приказал им говорить, когда подойдут к кордону: «Свои, брось оружие».

Подошли. Из темноты голос:

— Кто идет?

— Свои, свои, брось оружие.

Часовой испугался, торопливо положил винтовку, поднял руки. Петренко почти топотом:

— Опусти, не бойся… Спят?

— Так точно. Дрыхнут.

Тут закипела кровь у Петренко: «Что за бой, а развороту нету!» — Как влетит бомбой в кордон, зеленые, — за ним! Петренко наганом вверх:

— Ни с места! Лежи без штанов! Ребята, выноси оружие, продовольствие!

А из другой комнаты крик, не то белые, не то зеленые стараются:

— Командир, командир, офицер сбежал!

Петренко приказал двум только что обезоруженным солдатам взять с собой лампу и итти впереди него, разыскивать офицера. Солдаты пошли и сейчас же нашли его в кухне.

Входит Петренко, а на русской печи — офицерик дрожит, как щенок выкупанный, про наган свой забыл, в руке у него застыл. Взмолился:

— Товарищ Петренко, пощадите, я больше не буду, я не виновен ни в чем.

Приказал ему отдать револьвер, слезть с печки и итти в свою комнату. Тот, бледный, вспотевший, дрожит; ноги, руки не слушаются; слез, прошел в комнату. Петренко ему закурить предлагает, а он ничего не понимает. Свернул ему тот папироску, подает, а он удержать ее не может — вывалилась из рук. Снова взмолился:

— Нет, я курить не буду. Вы меня лучше пощадите.

— Да ты не беспокойтесь, разберемся.

А зеленые уже грузят на подводы продовольствие, винтовки, отправляют в Левую щель. Пленных выстроили, агитнул товарищ Петренко и закончил предложением: «Кто хочет — к нам». Шесть человек согласились. Спросил про офицера, чем он дышит. Дали похвальный отзыв: «Парнишка — ничего себе, никогда не обижал». Отпустили его.

Всю ночь отдавал распоряжения Петренко. Рассвело. Замычали коровы, прощаясь на весь день с телятами, захлопали калитки, заскрипели ворота: бабы выгоняли на улицу коров. Бегут по дороге босые — не узнают свою Архипку: ложились спать — белая власть была, солдаты в зеленых английских шинелях по улицам ходили, а теперь зеленцы оборванные в постолах хозяйничают.

Разгорелась заря, блеснуло сияющее солнце, брызнуло золотым дождем по счастливой Архипке — плавает она в золотистой дымке.

Прибегает зеленый сам не свой, дыхание перехватывает:

— Что вы тут валандаетесь! Чи оглохли? В селе перестрелка идет, всю ночь Кальбача штурмом берем — невозможно взять: не сдается подлец.

Тут Петренко в придачу к девяти осаждающим взял еще десять и повел их на этого грозного непобедимого Кальбача. Подошел — ему докладывают: «Нет возможности взять: на крючок, сукин сын, заперся в хате». Брага, его бывший подчиненный, бывший старший стражник, а ныне свободный гражданин, уже отличился, всем зеленым пример храбрости показал: прямо в дверь выстрелил. Но результаты неизвестны.

Петренко приказал взорвать хату. Как услышали в ней, что сам вождь зеленых, легендарный Петренко пришел — и совсем перетрусили. Открывает дверь жена Кальбача и с плачем протягивает руки:

— Не взрывайте хату, сдаемся!.. — а взрывать и нечем было. Вот что значит военная хитрость.

Из-за ее юбки на пороге показался сам Кальбач. На коленях стоит, грудь в крови, рукой унимает адскую боль, о пощаде молит, слезы распускает… а под ним лужа расплывается.

— Какая тебе пощада, сука: за что расстрелял Москаленко, за что — Писаревского?

— Служба… Приказано так… Не мог… Но я не виноват… Такая служба. Простите. Помогать вам буду, служить пойду к вам, пригожусь…

А зеленые его оттеснили в сторону, чтобы дело делать не мешал, и начали выгружать военное добро: винтовку, три нагана, ящики патронов, обувь, шаровары, шинели — все грузили на подводу. Кальбач под ногами мешался, на коленях ерзал, скулил, тоску на людей наводил. Не стерпел тут мальчонка-казачок:

— Товарищ Петренко, подозвольте попрактиковаться.

— Добей его, суку.

Дорвались зеленые до родных хат, разбежались по ним, с бабами своими «мордоваться» начали на радостях. Наконец-то, добились свободы! Всю зиму в берлогах отлеживались, бока заболели! Как приятно взять косу и подчистить в саду росистую ярко-зеленую траву! Нагрести охапку и отнести лошади. Она своему хозяину радостно заржет: «Здравствуй, родимый, где ты пропадал так долго: я уже соскучилась по тебе». — А он ей подарок тащит. Хватает она губами свеженькую, прямо с корня, траву, смешно перебирает оттопыренными губами… Потом надо обойти сад, огород, посмотреть, какие завязи, хороший ли урожай будет… А тем временем ласковая, радостная, волнующая жинка (эх, смял бы ее, изломал, так истосковался по ней), она собирает ему на стол завтрак: беленьких горячих яиц на тарелку, хлеба душистого, мягкого нарезывает, масло со слезинками в блюдечко накладывает. Окошко раскрыто, и в него утренняя свежесть вливается.

У иного детвора чумазая сбежалась посмотреть на тятьку, какой он стал заросший, одичавший, не расстается с винтовкой. Лезут к нему, теребят. Самые малые на колени вскарабкались, бороду треплют.

Эх, жить тут век и никуда не уходить! Скорей бы все это кончилось.

У Петренко дела государственные: республику де-факто нужно оформить де-юре. Отдал приказ: «Архипка об’является на осадном положении». — Вывесили приказ: перед превлением, чтобы все жители видели, что Советская власть пришла. Агитнул, разумеется, в приказе, что не нужно верить белым, будто они разбили Красную армию и пошли на Москву, а надо думать, что конец подходит золотопогонным белобандитам, что еще один удар мозолистой рабоче-крестьянской руки — и вся свора покатится в море, что надо во всем верить только партии большевиков.