Елизавета Бута - Сэлинджер. Дань жестокому Богу

Не так много людей на земле, для которых Евангелие является самодостаточным доказательством бытия Божия и Его Единородного Сына Исуса Христа.

Мало таких, как Джером Сэлинджер, заявивший: «Надо быть Сыном Божиим, чтобы знать такие вещи». Мало таких, как Павел Флоренский, сказавший: «Есть Троица Рублева – значит, есть Бог».

Джером Сэлинджер – один из самых ярких писателей Америки второй половины XX века, кумир 60-х годов, ветеран Второй мировой войны. Его военный опыт похож на опыт Виктора Астафьева, написавшего «Прокляты и убиты», – оба окопники, прошедшие через весь ужас и мерзости войны, но сохранившие способность любить и делать добро. «Прокляты и убиты» (слова из Св. Писания), по-видимому, именно та книга, о которой говорил Сэлинджер в «Хэпворте»: «Пожалуйста, пришлите мне какую-нибудь честную книгу про мировую войну во всем ее бесстыдстве и корысти, только чтобы автор по возможности не был похваляющийся или ностальгирующий ветеран или предприимчивый газетчик без особых способностей и без совести».

Сэлинджер в войну был больше окопником, чем контрразведчиком. Его дочь вспоминает, как мать однажды позвала его в поход с ночевкой, на что он ответил: «Бога ради, Клэр, я всю войну провел в окопах. И никогда больше, клянусь тебе, не буду ночевать под открытым небом без особой нужды [35]».

Ночевать в окопе зимой в снегу – это надо испытать самому, чтобы понять.

Видевший тысячи смертей, похоронивший сотни своих товарищей, оставшийся глухим на одно ухо (рядом разорвалась мина) и с искривленным носом, который сломал, выпрыгивая из джипа под прицельным огнем.

Сэлинджер, человек огромного интеллекта, сказал о себе, что он не от мира сего, not from this world, – и он был таким. Как и Павел Флоренский, тоже человек громадного интеллекта, и еще некоторые, немногие. По сути они подражали Спасителю, сказавшему Пилату: «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18, 36) – «My kingdom is not from this world».

Чтобы сделать дело, описанное в Новом Завете, говорит Сэлинджер, Бог «выбрал самого лучшего, самого умного, самого любящего, наименее сентиментального, самого неподдельного (unimitative) Учителя из всех» [36].

Критики называют Джерома Сэлинджера художником яркого, сильного таланта художником высокой одаренности. «Что же касается показа мастерства в изображении деталей, – говорит И. Галинская о его повести «Зуи», – то писатель демонстрирует это свое искусство с подлинным блеском, варьируя самые разнообразные приемы литературной техники». Тут и особый литературный монтаж, и даже контрапункт, недаром он назвал Кафку в ряду писателей, его интересовавших.

В некоторых его произведениях (например, «Симор: знакомство») литературный стиль Сэлинджера вызывает ассоциации со средневековым медитативным стилем «плетения словес» эпохи исихазма (попытки выразить тайны горнего мира утонченными и сложными словесными построениями). Мелодическим аналогом стиля «плетения словес» на средневековой Руси, как известно, стало калофоническое (сладкогласное) мелизматическое знаменное пение, получившее свое наивысшее развитие в так называемом большом (сугубо медитативном) распеве. А уж в медитации-то Сэлинджер толк знал, глубоко изучив индуистскую теорию и практику этого дела. Благодаря успехам музыкальной медиевистики, большой знаменный распев – музыкальный исихазм – в переводе великого русского распевщика Федора Христианина (XVI в.) сегодня уже достаточно широко известен.

Сэлинджера трудно переводить на другой язык, ибо он воистину «мастер высшего словесного пилотажа», как он выразился о своем герое: «experienced verbal stunt pilot [37]». Он же и тончайший стилист высшего класса. Сэлинджера надо читать в подлиннике, и ради этого стоит выучить английский язык. Ведь учили же видные западные литераторы – и некоторые учат сегодня – русский язык, чтобы в подлиннике читать Пушкина, Чехова, Толстого, Достоевского и др.

И еще есть одна весьма важная причина, чтобы читать Сэлинджера в подлиннике, о чем будет сказано ниже.

Религиозному писателю трудно было писать на нерелигиозную массу (много ли было верующих в Америке в середине прошлого века?).

Отсюда сарказм писателя:

«И так уже люди, говоря обо мне, покачивают головами, и если я еще хоть один раз в своем творчестве употреблю слово «Бог» не в его прямом, здоровом американском смысле (expletive) – как некое бранное междометие, – то это послужит явным свидетельством, точнее подтверждением того, что я уже начинаю хвастаться знакомствами в высших сферах, а это верное свидетельство, что я человек пропащий [38]».

О переводе можно сказать: то, да не то. Уж лучше воспроизвести оригинал, хотя бы и для слабо знающих английский, – можно посидеть над словарем (большим!), поразмышлять.

«People are already shaking their heads over me, and any immediate further professional use on my part of the word «God», except as a familiar, healthy American expletive, will be taken – or, rather, confirmed – as the very worst kind of name-dropping and a sure sign that I’m going straight to the dogs [39]».

Не лучше ли заменить в русском переводе «бранное междометие» на «присловье»?

И.Л. Солоневич, читавший в подлиннике английскую литературу, отмечал безнадежную неточность английского языка.

Действительно, английское слово может иметь до 10, а то и 20 смыслов. Взять, хотя бы «expletive». Проф. В. Мюллер в своем словаре дает следующие значения этого слова: «служащий для заполнения пустого места, для украшения; служащий для ритма; дополнительный, вставной; вставное слово, присловье или бранное выражение».

Если один переводчик переводит «Seymour: an introduction», как «Симор: знакомство», то другой, как «Симор: Введение». Более уместно, по-видимому, «знакомство» как представление читателю.

Так вот, Сэлинджер, сугубо религиозный писатель, писал в основном на нерелигиозную массу читателей. Как свидетельствует выдающийся социолог современности П. Сорокин, быт рядовых американцев уже в то время был пропитан «практическим материализмом» в форме погони за материальными ценностями.

Отсюда – сарказм писателя и попытки выразить свои идеи порой прикрыто, порой прибегая к символике и различным условным знакам, которые приходится буквально расшифровывать. К. Славенски пишет, что Сэлинджер «всеми силами старался завуалировать религиозное содержание «Зуи», но безуспешно».

Нет никаких оснований считать, говорит П. Сорокин, что американский (или любой другой западный) народ свободен от «материалистической скверны», совершенно идеалистичен и свят… Из исследования Дж. Лейба (J. Leuba. The Belief in God and Immortality, Boston, 1916) следует, что еще в то время от 40 до 60 процентов американских профессоров и студентов не верили в бессмертие души, Божественную природу Христа, непорочное зачатие Исуса или в некоторые другие догматы христианских религий.

«Недавний широкий опрос населения в разных европейских странах, – писал в 60-е годы П. Сорокин, – проведенный Международной исследовательской ассоциацией, показал, что в Италии лишь 51 процент верит в эти догматы, в Норвегии 42 процента, в Бельгии 33 процента, во Франции 30 процентов; всего в Европе около 70 процентов опрошенных объявили себя агностиками и неверующими в эти догматы [40]».