Валентин Фалин - Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания

Р. Аугштайну давался выбор. Он не затерялся бы в науке. Его манили земельный и федеральный парламент. Однажды вступил было на эту стезю. А в критике, не исключая театральной, ему сыскалось бы мало равных. Р. Аугштайн остался самим собой, таким, каким сделал себя, меняя в чем-то и окружающую среду.

Без «Шпигеля», то есть без Р. Аугштайна, Федеративная Республика, конечно, не сникла бы. Не будем преувеличивать. Но не резон и преуменьшать. Без Р. Аугштайна, то есть без «Шпигеля», ФРГ, несомненно, смотрелась бы и выражала себя по-другому, демократия в ней писалась бы куда менее приметным шрифтом, политическая публицистика лишилась бы многих новых своеобразных черт.

«Шпигель» и его издатель не могли замкнуться в национальных рамках. Они давно международные величины и актеры на мировой сцене. Скажу про то, что мне ведомо лучше всего. Организация выступлений на страницах журнала руководителей и видных представителей из СССР являлась неотъемлемой частью обновления отношений между нашими странами и в какой-то степени самих этих стран. Здесь и разгадка, почему раз за разом Л. И. Брежнев и его преемники давали интервью именно «Шпигелю»: отвечая разным органам прессы, проще повторяться. А нужно было продвижение вперед.

Впрочем, дозволенное Юпитеру запрещено быку. Это было в 1974-м или начале 1975 г. В боннском бюро «Шпигеля» шел разговор со мной о тенденциях развития обстановки. В мире в целом и в ФРГ в особенности. Обмениваемся мнениями ад рекорд. Главное – четкость мысли, слова имеют подсобное значение. Так появились формулировки «ренессанс национализма» и прочее в том же духе. Несколько дней спустя они попадают в публикацию, без прокладок состыкованные с именем Г.-Д. Геншера.

В МИД ФРГ мне дали понять, что материал «Шпигеля» встречен с непониманием и неодобрением. Это была самая мягкая из возможных форм проявления неудовольствия. Жаль, понятно, что отношения Г.-Д. Геншера со мной омрачились. «Ренессанс» не тянул на такую цену. Они приняли формальный оттенок, если даже первопричины эволюции коренились глубже – в утрате разрядкой своей начальной динамики и переизданием концепций противостояния.

Вернемся, однако, в 1972 г. Открывался он под бряцание доспехами в стане ХДС/ХСС, а отсчитывал последние свои дни в обстановке ликования центристских и левых сил. Социал-демократам недоставало всего ничего, чтобы получить на выборах в бундестаг седьмого созыва абсолютное большинство голосов избирателей. Окрепло не без поддержки электората СДПГ положение либералов. Лучшей награды за свои труды и терзания Брандт и Шеель не могли и требовать.

А в конце октября – начале ноября 1972 г. анализы и опросы давали шансы обоим противникам. Р. Барцель мог рассчитывать по меньшей мере на сохранение за ХДС/ХСС относительного большинства в бундестаге. Он не оставлял надежд оторвать часть сторонников от СвДП и если не совсем остановить либералов перед пятипроцентным барьером, то сделать парламентскую фракцию свободных демократов еще больше подверженной всяким искусам.

Посольство не скупилось на тревожные краски, информируя Центр о складывавшемся положении. Под сурдинку мобилизации потенциала здравомыслия нам удалось, в частности, сдвинуть с мертвой точки тяжелый вопрос о немецких военных захоронениях в СССР.

Проф., д-р В. Тиле, тогдашний президент Союза по уходу за военными могилами, сконтактировался со мной еще в апреле 1972 г. Я не ограничился моральной поддержкой его усилий, но предпринял шаги к тому, чтобы мои предложения были рассмотрены в Москве без волынки. Наибольшее противодействие ожидалось со стороны Министерства обороны. Оказалось же, что ничуть не гибче повели себя некоторые другие ведомства.

В беседе один на один Громыко бросил мне упрек:

– Вы потому хлопочете, что, наверное, из ваших родных немцы никого не убили. У меня на войне погиб брат.

– Этот ваш аргумент меньше всего подходит ко мне. Вы потеряли брата. Моя семья недосчиталась двадцати семи своих членов, и ни об одном не известно, где он захоронен. Не подвести черты под прошлым, если мы не примиримся с павшими – и своими, и чужими. Нечто иное побуждает меня настаивать на решении вопроса в соответствии с нормами международного права.

– Переходим к следующему вопросу.

Нет, не перейдем. Больная для меня тема не позволит оставить все застывшим. Не подумайте, что предосудительным было отношение к одним лишь немецким кладбищам. Со своими обращались не лучше, порой и хуже. Никого, кроме родственников и местных энтузиастов, не волновало, кто и где покоится из солдат и офицеров. Гражданские лица вообще не в счет. Почти сплошь – безымянные братские могилы. Если всерьез займемся немецкими военными кладбищами, наши равнодушные компетентные органы должны будут уделить внимание и своим.

Подключаем Л. И. Брежнева. Он в делах, к войне причастных, отзывчивее. Нужно только правильно подступиться. До кардинального решения далеко, но в октябре или ноябре 1972 г. я получаю сообщение – можете передать В. Тиле, что советская сторона готова открыть для посещения родственниками кладбища в Люблино и Красногорске, где захоронены умершие в плену немецкие военные. Два захоронения из 118 тысяч учтенных, разбросанных от Полярного круга до Кавказских гор. Что значили 678 могил из 1,88 млн числившихся павшими на Востоке?

По мне, подобные горькие проблемы надо решать сразу и быстро. И все же любой путь, хоть в тысячу километров или дюжину метров, начинается первым шагом. Советская сторона приобрела новых друзей, а В. Брандт, подкрепивший своим авторитетом мои усилия, не потерял в глазах соотечественников ни как федеральный канцлер, ни как лидер партии, ни как человек.

Чтобы не было слишком скучно, повернем медаль обратной стороной. В 1972 г. я взялся за другую непопулярную в СССР тему – Р. Гесс. Сидя в Москве, не совсем ощущаешь иные анахронизмы. Нецелесообразно канонизировать бывшего заместителя фюрера по партии в «мученики за нацистскую веру». При посещении МИД ФРГ прошу под свою ответственность внести ясность в два аспекта: готов ли Гесс осудить нацистские преступления и отмежеваться от них, а также возможно ли получить гарантии, что по выходе из заключения Гесс не станет центром неонацистской активности.

Статс-секретарь Х. Г. Сакс берется переговорить с семьей Гесса и через непродолжительное время извещает меня: сын заключенного полагает, что ему удастся убедить отца дистанцироваться от злодеяний нацизма, а в случае освобождения Гесса из тюрьмы семья позаботится о том, чтобы он сам не включился в политическую деятельность и никем не был использован в политических целях.