Жак Садуль - Записки о большевистской революции

Когда я об этом говорю, — а я об этом кричу каждый день, — мне смеются в лицо. Я в отчаянии, готов плакать от ярости и ужаса, не потому, что мое самолюбие задето этими насмешками, с которыми знаком любой сторонник передовых партий; тяжело — после месяца упорных и изнурительных усилий — видеть, что все мои призывы наталкиваются на неизменный скептицизм, который ставит преграду любому серьезному делу. На чем основываемся мы, чтобы утверждать, — а мы все еще утверждаем, — что большевики лишь осуществляют план, подготовленный для них Германией, и примут самые позорные условия мира? Ни на чем, меньше, чем ни на чем, ибо сведения, данные специальными службами, до настоящего времени последовательно опровергались самой реальностью.

Тем не менее рискнем ли мы, я не говорю поверить, но только допустить, как предположение, что большевики не согласятся на рабский мир?

Не вижу никаких неудобств в этой позиции. В чем ее выгоды, понять легко. Первое — то, что мы могли бы, наконец, решиться ответить на призыв, который Троцкий и Ленин при моем посредничестве три недели назад направили союзническим миссиям с целью реорганизации русской армии, необходимой на случай возобновления военных действий.

Мне отвечают, что эти люди разложили армию и не могут заслуживать никакого доверия. Разве я собирался отрицать их негативное влияние на положение на фронте?! Но разве их прошлые преступления (!), их сегодняшние ошибки — причина для того, чтобы окончательно оставить один на один с их ошибками большевиков и одновременно русскую армию, то есть Россию и Антанту.

Поскольку Троцкий и Ленин предлагают нам эксперимент по реорганизации армии, не является ли нашим долгом отнестись к нему лояльно?

Дорогой друг,

Троцкий сегодня вечером вновь долго говорил мне о необходимости срочно реорганизовать армию. Он понимает, что выдвинутые Германией условия мира будут более приемлемы, если противник будет знать, что в случае прекращения переговоров он столкнется с русской армией, если не грозной, то достаточно сильной, чтобы затянуть его операции, его продвижение вперед, заставить его удерживать на Восточном фронте несколько десятков дивизий. И он не собирается отрицать возможность разрыва на переговорах. Он ничуть не верит в порядочность империалистических правительств, как противников, так и союзников. Он понимает, что представители Вильгельма согласятся на условия русской революции лишь по необходимости, под давлением тяжелого военного, экономического, политического положения у себя в стране, и что они, разумеется, постараются обмануть большевистскую делегацию.

Троцкий, таким образом, осознает, что в определенный момент он может быть вынужден прервать переговоры, провозгласить революцию в опасности и возобновить военные действия. Какими силами? Силами худо-бедно подновленной армии. И он рассчитывает — уже месяц я настойчиво убеждаю его в этом, потому что хочу верить, что in extremis наши представители придут-таки в себя, — что союзнические миссии, если возобновятся действия на фронте, будут в его полном распоряжении и выступят против внешнего врага вместе с большевиками, не рассуждая о цвете русского флага. К сожалению, эта относительная реорганизация армии произойдет отнюдь не в ближайшие дни. Кое-кто опасается укрепить положение большевиков, начав сотрудничать с ними немедленно. Возможно. Но не стоит ли пойти на такое политическое укрепление большевиков, коль скоро для всякого трезво мыслящего человека давно ясно, что оппозиционные партии большевиков со дня на день не свергнут и что в любом случае они одного мнения с ними в вопросе о мире? Вместо того, чтобы поддержать намерение, которое большевики готовы осуществить, — и не смогут его осуществить в одиночку, потому что у них не хватает средств: специалистов, оружия, финансов, — мы помогаем в создании каких угодно национальных армий за исключением главной, кстати, тоже национальной — российской армии. Да, наш долг поддерживать все формирующиеся на территории России самостоятельные вооруженные силы. Но почему не попытаться осуществлять эту работу в контакте с большевиками, которые всегда признавали право российских национальностей на автономию и даже на независимость и которые безо всякого недоверия позволили бы нам помогать украинцам, полякам, казакам и т. д., если бы не чувствовали, что сейчас все эти национальные формирования, обученные и вооруженные с нашей помощью, в частности на Юге, предназначаются для переброски не на внешний фронт, против Центральных империй, а на внутренний, против большевиков? Так — вольно или невольно — мы создаем мнение, что под предлогом помощи в формировании национальных армий скрывается наше желание обеспечить победу контрреволюции. Я не хочу выяснять, какую долю неправды содержит этот поверхностный вывод, я констатирую его и, каким бы несправедливым он ни был, утверждаю, что мы должны его учитывать.

Кстати, нужно сказать, — то, что мы поспешно кидаемся в объятия казаков и украинцев, выглядит тем более странно, что мы ничего не делаем для того, чтобы смягчить недоразумения, разделяющие нас с большевиками, и что единственная армия, которой мы пренебрегаем, — именно армия русская в полном смысле этого слова.

«Как, — говорит мне Троцкий, — мы можем верить, что вы готовы сохранять политический нейтралитет, если видим, что вы активно поддерживаете католическое движение польских легионов, буржуазное движение Украинской рады, контрреволюционное движение Каледина, и в то же время каждый день замечаем, наоборот, вашу непримиримую враждебность в отношении народных комиссаров и их людей? Мы не просим вас соглашаться с нашими принципами. Но разве нельзя договориться по техническим вопросам?» Что могут противопоставить этим здравым доводам правительства союзников, и как объяснить, почему мы упорно стоим все на той же высокомерной, враждебной позиции, — ведь пребывание на ней уже обернулось множеством достойных сожаления последствий, а в будущем оно рискует отозваться последствиями куда более серьезными?

Дорогой друг,

Вчера ужинали в отдельном кабинете с Коллонтай, Эшбергом и двумя руководителями шведской большевистской партии — Хёглундом и Чильбумом.

Эшберг, директор стокгольмского Социалистического банка, дружен с Брантингом, но нашей разведкой установлено, что он был посредником в снабжении большевистской кассы немецкими деньгами.

Кстати, не очень симпатичный тип.

Хёглунд и Чильбум приехали в Петроград, чтобы договориться с Лениным и Троцким об организации в скором времени здесь международной Циммервальдской конференции. Замечаю им, что их международная социалистическая конференция будет дублировать приближающийся конгресс. Ничего не хотят слышать. Они с глубоким презрением относятся к центристскому большинству. Несчастный Гюйсманс, прусский агент, по мнению союзников, у большевиков считается жалким социал-патриотом, опустившимся так же низко или почти так же, как Вандервельде {79} , Альбер Тома, Рено-дель {80} и Шейдеман {81} .