Семен Унковский - Записки моряка. 1803–1819 гг.

Отпраздновав петергофский царицын пир, на другой день мы при косвенном противном ветре, на нашей Портсмутской «верри» [108]воротились под парусами в Кронштадт, тогда, когда ни один катер не мог выгресть ни из Петергофа, ни из Ораниенбаума. Действительно, погода была самая отвратительная, но нам казалось, что лучше быть дома у своего скромного и теплого очага, нежели в гостях у холодных и неприветливых хозяев.

31-го. Явился ко мне священник отец Петр из села моего родного края, места моего рождения, которому я так обрадовался, как лучшему моему другу. После продолжительного свидания он рассказал мне о состоянии здоровья моей матушки и всего нашего семейства. Крайняя нужда притащила его в Кронштадт: он привез одного из своих сыновей из Новгородской семинарии в С.Петербургскую Духовную Академию и до того задержался, что ему не было средств возвратиться домой. Узнав в Петербурге, что я воротился на корабле «Суворов», он решился обратиться за помощью ко мне, и когда я, после скромного угощения, снабдил его деньгами, так, чтобы он без всякого затруднения мог воротиться домой, то этот добрый человек поразил меня своим впечатлением и никак неожиданным движением бросился прямо в ноги. Мне было стыдно и за себя и за него, но видно крайность так была велика и помощи он ни у кого не нашел, что он не мог преодолеть своих чувств и залился слезами. Он был первым вестником в семействе нашем о благополучном моем возвращении.

Настал сентябрь месяц, меня отправили в отпуск до 15-го марта следующего 1817-го года, и я, взяв, что необходимо было, чтобы скорее на перекладных доехать домой, а остальное свое имущество оставив на квартире, в половине сентября уже был у своих. Этого чувства радости семейной я не в силах, да и не умею написать, да, кажется, не нужно поэтизировать, когда душа и сердце вполне наслаждаются так много благами земными, — об этом и без меня много писали.

В сельце Абатурове [109], возвышающемся около 10 сажень над поверхностью огромного озера с несколькими островами, окруженного заливами и лесами, жило мое семейство. Спокойствие, тишина царствовали вокруг всего недалеко распространяющегося горизонта. За озерами в двух верстах виднелись две небольшие деревеньки — Берсенево и Прокушево. Небольшие поля примыкали к самому сельцу. Приходская церковь от нас находилась в 5 верстах, куда зимой проезд еще удобен, потому что болота и озера замерзают, но летом не совсем спокойно можно проезжать. Но как ни мрачно это местоположение, однако же, когда обитатели этой, не совсем живописной, местности согреты взаимною любовью, всякая нечистота помыслов, всякое коварство и интриги устранены, а одно искреннее участие и сердечная готовность помогать друг другу заменяет эту гидру несчастия житейского, тогда после бурной жизни городского света, такой скромный уголок покажется земным раем. Нигде не проводили так приятно время, как в своей доброй семье, полной христианской любви, и всему этому единодушию мы обязаны были умной и горячо любимой нашей матери, научившей нас любить ближнего по заповеди господней. Ее наставления, ее пример жизни, ее заботы в детстве о моем воспитании всегда спасали меня от многих житейских бед. Здесь я родился и провел детские годы моей жизни до 12 лет — поступления моего в морской корпус. Здесь я научился смело переплывать озера и реки на самом утлом челноке, здесь я хаживал без провожатого через густые чащи лесов, и умел выходить из них, не пугаясь ни зверя, ни змей, с одною палкою в руках, а иногда с маленьким ружьем. Здесь, с появлением утренних лучей солнца, один отправлялся с удочками к озеру и часто к 7 часам приносил столько рыбы, что доставало на уху всей семье. Теперь, когда совершилось мне 28 лет и я обошел все пять частей света, все эти детские воспоминания живо представились, и я с полным восхищением любовался этою природою, мне давно знакомою и меня вскормившею. По другую сторону озера местность была возвышенная, земля лучше и удобнее, нежели, где стоял наш сельский дом, но отец наш поселился, где жили счастливо его предки, так это осталось и до сего времени без изменения. Матушка моя осталась 32-х лет вдовою с 10-ю детьми, хотя и знала хорошо, что по другую сторону было бы лучше поселиться, но озабоченная нашим воспитанием и наконец устройством 4-х сыновей [110], при своих небольших средствах, не могла выполнить своего намерения перенести все свое старое жилище на другое место.

В октябре матушка моя получила письмо от моей двоюродной тетки [111], родственницы со стороны моего отца, после которой я считался наследником ее имения, что она нетерпеливо желает видеться со мною и просит меня приехать к ней и познакомиться, так как она уже в преклонных летах, то желала бы передать имение при жизни и устроить мою будущую жизнь. Эту почтенную родственницу я знал только по рассказам от своих и никогда не рассчитывал на ее пособие, тем более, что не располагал оставлять службу, обеспечивающую мое существование без требования пособия от своих родных. Я видел их нужды, видел пять моих сестер, нуждающихся в устройстве, и не только не хотел брать доходы из моей части имения, но готов был уделить от своих избытков, накопившихся от моего весьма достаточного жалованья на службе. Приученный довольствоваться небольшим содержанием, я никогда ни в чем не нуждался и никогда не занимал ни у кого на свои прихоти, гардероб мой был в полной исправности, даже до излишества. Приобретенный мною капитал в последнюю кругосветную компанию — 4000 рублей служил хорошим резервом на случай черных дней, которых человек всегда должен ожидать в своей жизни и неустрашимо дожидаться пока наступят лучшие ясные дни. Человек во всем должен учиться у природы, она всегда с запасом, так, всматриваясь, он не будет много страдать и подпадать под зависимость подобных себе.

Настал ноябрь месяц, и я стал готовиться к отъезду в г. Калугу. В окрестностях этого города жила моя родственница Евдокия Петровна Унковская, пригласившая меня с нею познакомиться. Зимняя дорога установилась в половине ноября и я со старшей своей сестрой А[лександрой], приняв благословение матушки, пустился в дальнюю дорогу на Перемышлец, через Сомино, Устюжну, Красный Холм, Кашин, Дмитриев, Москву и, наконец, Калугу. Это первая моя поездка зимой так далеко по России. Мы проехали почти 700 верст расстояния на вольных лошадях, по этому тракту в 5 дней. Зимний путь в России всегда хорош, и нельзя жаловаться путешественнику не прихотливому до продовольствия себя пищею; был бы только чай да белые сухари — жить можно.

20 ноября, вечеру, в 7 часов, приехали мы с сестрой в сельцо Колышово, поместье моей родственницы. Дом деревянный, недавно выстроенный и весьма опрятно содержимый. При входе в него после 5-дневного приюта по крестьянским избам, мне показалась, что я во дворце какого-нибудь знатного немецкого принца: тепло, чисто, светло, с прислугою хорошо одетою. Я подумал: хорошо же живет моя тетушка. Вошли в гостиную, обогрелись, нам подали чай, а через полчаса явилась сама хозяйка — старушка благовидная, весьма чисто, но скромно одетая, в темном платье с маленькими белыми крапинками, без чепца, но голова причесана просто, и черные с проседью волосы повязаны бархатной лентой. Посадила нас возле себя на мягкий диван, поцеловала обоих и видимо, что она была очень рада нашему приезду. Сестру мою она хорошо знала, но в меня долго всматривалась, потом сказала: «Ну, сударик мой, я очень рада, что бог привел меня увидать тебя при жизни, ты видишь, что я уже стареюсь и, если тебе не будет противно жить со мною, то я свой посох передам тебе, как моему ближайшему наследнику». Я поцеловал ее руку, поблагодарил ее и сказал, что до сего времени я был счастлив на службе, обеспечивавшей меня в жизни, но теперь, повинуясь желанию матушки, может быть, действительно, придется изменить свою жизнь, если это случится, то, конечно, я готов буду принять обязанность ее успокоить, но признаюсь в своем невежестве управления сельским хозяйством. Она сказала: «Ну, сударик, с твоим умом скоро привыкнешь, я тебя снабжу большим запасом хозяйственных книг».