Виктор Неволин - Человек, лишённый малой родины

Уклад повседневной жизни старообрядцев мало изменился к концу двадцатых годов. Загороженное от всего мира Саянскими горами Верхнеусинское не очень-то воспринимало крутые изменения советского времени. В это-то более или менее благополучное для советского крестьянства «нэповское» время я и родился в родимом краю.

Анна Моисеевна Шарыпова со своими племянниками Василием и Дмитрием. Томск, 1939 год

Сие знаменательное для меня событие произошло 3 марта 1926 года. Роды, поскольку у нас в то время не было больниц, принимали в бане. Сам момент рождения, конечно же, не отложился в моей памяти. Но все остальные события, которые развивались при мне и вокруг меня, я помню с трёх лет. На всю жизнь я запомнил дом, в котором родился, обстановку внутри него, планировку комнат.

Жилая площадь нашего дома, наверное, насчитывала около пятидесяти квадратных метров. Она состояла из большой и маленькой комнат, а также большой кухни. В большой комнате, так называемой горнице, жила почти вся наша семья. Её красный угол занимали иконы. В комнате стояла большая кровать для родителей, сундук, широкая длинная лавка на всю стену и небольшой стол со швейной машинкой. Во второй – маленькой комнате, жила бабушка Устинья Васильевна. В большой кухне была русская печь и рядом с нею широкие полати. В центре стоял большой кухонный стол, за которым все и ели. Кроватей у детей не было, спали кто где: на полатях, на полу, на потниках, на печке, на лавке. К дому со стороны двора была пристроена большая кладовая. За постройками на самом берегу Уса был огород.

Поля наши находились в 15–30 километрах от села: под сопкой и около маральника по реке Иджиму. Там стояли наши избушки, а вокруг них – изгороди.

Мы жили на главной улице Верхнеусинского, на верхнем её конце. Нижняя часть называлась «хохлацким краем». Недалеко от дома располагалась резиденция крупного купца Вавилина. В советское время в ней разместились магазин и склады.

Дома строились кучно. Земля была дорогой. Каждая усадьба отгораживалась от внешнего мира высоким забором – заплотом. Войти в дом можно было только через высокие деревянные ворота с калиткой, увенчанной козырьком.

Село Верхнеусинское по тем временам считалось крупным населённым пунктом, в нём было больше трёх тысяч жителей. Рядом с ним проходила государственная граница между Советским Союзом и Тувинской народной республикой (её присоединили к СССР как автономную область позднее, только в 1944 году). В нашем селе постоянно стоял пограничный отряд.

Насколько помнится из моего детства, наше село содержалось в идеальной чистоте. За этим следила община, и она же сама наказывала нарушителей правил. Управляли общиной выборные люди, причём работали они бесплатно, так сказать, на общественных началах. И был порядок не только в селе, но и в тайге, в поле и на реках. Так, сходом решались вопросы, когда начинать бить кедровый орех, когда ловить рыбу, собирать ягоду, выходить на охоту, устанавливались сроки их окончания. Велись общественные работы по строительству мостов, колодцев для воды с трудовым и финансовым вкладом каждого жителя села. Крестьянская общинность соблюдалась в Верхнеусинском до начала 1930-х годов.

Я, как и все дети нашей семьи, после рождения был крещён в местной старообрядческой церкви. Мне дали маленький железный крестик, который я носил на верёвочке до тех пор, пока в школе не появился запрет на ношение крестов. Но это было уже в ссылке. Потом этот крестик хранился у моей мамы в сундуке вплоть до её кончины и прихода в дом новой хозяйки – большевички. Не знаю, куда его дели, но мне его жаль до сих пор.

Из мальчиков я был последним в семье и отличался от всех своих братьев худобой, светлыми волосами и голубыми глазами (один во всей большой семье). И нередко приходившие к нам люди спрашивали родителей: «А чей это мальчик у вас живёт?»

С малого возраста у меня была хорошая память. Если кто-то что-то в доме терял и не мог найти, обязательно спрашивали у меня, где лежит потерянное. Капризничать мне было не перед кем, тем более устанавливать свои правила игры, так как я был всех слабее и младше. Приходилось всё детство носить обноски моих старших братьев – так было заведено в наших бедных крестьянских и многодетных семьях.

Из детства, проведённого на моей малой родине, сохранились отдельные штрихи, глубоко запавшие в память. Помню, как мы рылись в ящиках около магазина, отыскивая крошки конфет. Помню, как я упал с телеги и по моей руке проехало колесо (к счастью, без последствий – видимо, земля была мягкая).

Как в Масленицу люди гуляли, как славили Новый год и рассыпали овёс. Как мы ездили на свою пашню под сопку и там копали солодку – сладкие корни, которые потом сосали.

И особенно запомнился случай, связанный с пожаром. Это было где-то в июне 1930 года. Стояла жаркая погода. Я украл в доме спички, оставленные мамой, и вместе с приятелем Гришей Ташкиным пошёл в стайку, где зимой держали коров. Сначала мы подожгли одну кучу соломы и сразу её затушили. Это показалось нам забавным. Тогда мы натащили соломы побольше и опять подожгли. Когда же пламя стало разгораться и мы уже не состоянии были погасить его (возник настоящий пожар), то, испугавшись, бросились бежать к реке Ус.

Пожар сразу заметили соседи и стали звать людей на помощь. Хорошо, что быстро подъехала пожарная машина погранотряда, а так бы сгорела вся центральная улица села. Дома стояли впритык один к другому, и улица вся полыхнула бы разом. К счастью, большой беды не случилось. Сгорела только стайка, другие строения удалось отстоять. Меня, конечно, выпороли. А потом сидящие на лавочках старухи показывали на меня пальцем, как на местную достопримечательность – на сорванца, который хотел спалить всё село. А уже находясь в ссылке, некоторые горько шутили: зря Витька не спалил село. Тогда бы мы не попали в ссылку, а жили бы как погорельцы в родном селе.

В семьях старообрядцев почти каждое обычное действо превращалось в священный ритуал. Вот как проходил, к примеру, обед. За длинный кухонный стол, обставленный с двух сторон длинными лавками, усаживалась вся семья. Для отца было отведено особое место. У каждого едока своя деревянная ложка местного изготовления. Вилок не было. Ели из одной большой миски. Отец начинал первым, и лишь после того, как он хлебнёт, начинали есть все домочадцы. Но перед тем как усесться, каждый должен был положить три поклона перед иконой. Так же кланялись и крестились и после еды: слава Богу, что он тебя накормил! Никто раньше родителя не выходил из-за стола. За столом взрослые и дети должны были есть молча. Не разрешалось ни разговаривать, ни тем более шалить. Молоко, чай и другие напитки пили из глиняных или деревянных кружек. Мама обычно во время семейной трапезы за стол не садилась. Едва управлялась, чтобы всем вовремя положить еду. Уговаривать кого-то побольше съесть не приходилось – всё сметалось махом.