Дмитрий Ненюков - От Мировой до Гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920

Ле Бон отпустил его ко мне на берег, и мы с ним проговорили целый вечер, вспоминая старину и обсуждая текущие политические события. Chack мне рассказал между прочим, что в начале боев под Верденом они сами были на волос от большевизма. Верденская армия была разложена, началась массовая сдача в плен и братанье с немцами. Вновь назначенный командующий армией генерал, а потом маршал Петен [384]спас положение. Он расстрелял по приговорам полевых судов несколько сот человек и сумел восстановить дисциплину. Если бы мы поступили так же, то, вероятно, не сидели бы за границей.

В промежутках между иностранцами к нам являлись еще более неприятные гости. Это были наши пленные, которых привозили на пароходах. Ввиду полной разрухи железнодорожных сообщений на западе России, а также начавшейся уже блокады большевиков, французы и англичане решили всех пленных перевезти на юг России. Лукомский имел неосторожность согласиться, причем было объявлено, что пароходы будут приходить по очереди в Одессу, Севастополь и Новороссийск. На каждом из больших океанских пароходов приходило от 2 до 3 тысяч человек.

Мы ожидали, что к нам они будут приходить раз в недели, и считали, что за это время мы сумеем рассортировать партию, снабдить нужными документами и отправить к родным местам. Так были составлены и расчеты помещений канцелярии и кухонь. На самом деле оказалось, что в одну неделю в Севастополь пришли три парохода, и таким образом там скопилось до 10 тысяч человек. Пришлось спешно погружать пленных на старые суда, стоявшие в гавани, и принимать другие экстренные меры для питания и снабжения. Я телеграфировал Лукомскому, прося прекратить этот беспорядок, но безуспешно, и наконец объявил, что не ссажу ни одного человека, пока не очищу пробку. Действительно, очень скоро пришел снова пароход, но я объявил капитану, что не могу взять ни одного человека, и предложил идти или в Одессу, или в Новороссийск. Капитан ответил, что имеет предписание идти в Севастополь и подаст жалобу, но это не помогло, и когда пленные начали волноваться, то ему все же пришлось уйти в Одессу.

Оказалось, что союзники имели наше расписание, но так как угля в Константинополе было очень мало, а ближайший рейс был севастопольский, то они и решили самостоятельно отправить всех в Севастополь.

Лукомский рассчитывал, что из числа пленных можно будет пополнить Добровольческую армию, и даже были присланы специальные агитаторы, но эти расчеты не оправдались. Большинству пленных было совершенно безразлично, кто большевики, а кто добровольцы. Им хотелось только попасть скорее домой, тем более они прослышали, что там делят землю, и боялись опоздать, как бы их односельчане не захватили лучшие куски, но между ними были и распропагандированные, которые не скрывали своих большевистских вкусов. Одна такая компания, помещенная на старом пароходе, стоявшем у берега, начала даже явную большевистскую агитацию среди команд об устройстве восстания и захвате города в свои руки. Контрразведка своевременно узнала об этом, и этот пароход был поставлен на рейд без сообщения с берегом. На другой же день вся компания зачинщиков была выдана и посажена в тюрьму.

Наконец наступило время, когда Добровольческая армия, заняв Орёл и, все двигаясь без сопротивления вперед, встретилась, наконец, с приготовленным ей отпором. Большевики сосредоточили большой кулак и рванули. Резервов у добровольцев не было, и прорыв нечем было заполнить. Она покатилась обратно так же быстро, как и шла вперед. Махно был первой ласточкой поражения, теперь оно обнаружилось совершенно ясно.

Много говорили и писали о причинах поражения добровольцев, но все указываемые причины, как, например, ошибки стратегии и другие, отнюдь нельзя назвать главными. В Гражданской войне столкнулись две силы: одна состояла из кучки патриотов, опиравшихся на прогнившую русскую интеллигенцию, а другая из такой же небольшой кучки фанатиков новой марксистской веры, которая имела солидную поддержку в организованном рабочем классе и желала опереться на весь русский народ. Одни выставили лозунгом Единую и неделимую Россию, а другие – «Грабь награбленное». Конечно, лозунг о Единой и неделимой не мог зажечь сердца тех интеллигентов, которые еще недавно сами приветствовали русскую революцию и для которых слово патриот, по крайней мере, в некоторых кругах, было чуть не бранным словом. Что же касается до народной массы, то ей гораздо симпатичнее было большевистское «грабь награбленное». У большевиков не было знания военного искусства, но им на помощь пришли ренегаты из тех же интеллигентов, движимые различными низменными побуждениями. Но главное, чем обладали большевики и чего совершенно не было у интеллигенции, – это сила характера и воля к победе. В то время как большевики не стеснялись никакими средствами, до кровавого террора включительно, чтобы победить все препятствия, белые вожди пытались управлять прежними гуманными способами, и их никто не боялся. Делавшая чудеса на Кубани кучка патриотов, прозванная сумасшедшими, когда вышла на простор, приняла в себя по мобилизации все развращенные элементы и развратилась сама. Большевики же, наоборот, с железной настойчивостью превращали свои разбойничьи банды в регулярную армию и в конце концов достигли успеха. Создание многочисленной и хорошо управляемой кавалерии Буденного в короткий срок служит явным тому доказательством. В нашей грандиозной войне только подтвердился древний принцип военного искусства – побеждает всегда воля к победе.

Мы видим то же самое во всех великих революциях: и в английской, и во французской. Революция бывает тогда, когда верхний класс народа одряхлел и разложился. В конце концов победа всегда бывает у революционеров, потому что их воля сильней.

Может быть, и возможно было победить большевиков, но для этого нужно было опереться не на интеллигенцию, а на крестьян, объявив лозунг «Вся земля крестьянам в полную собственность», но на это в то время никто не решился.

Когда пришли первые известия о начавшемся отступлении добровольцев, то этому в широких кругах не придавали особенного значения. Считали, что неудача временная, что мы слишком растянули свои силы, что подойдут резервы и мы снова опрокинем большевиков. Жизнь везде текла по-старому, но зловещие признаки нарушали спокойствие везде и всюду. Там и сям в глубоком тылу появились шайки, на содержание которых, как оказалось потом, Троцкий отпустил большие средства. Зашевелилась крамола на Кубани, где близорукие кубанские эсеры и маститые сепаратисты под руководством Быча [385]и K° захотели использовать наши неудачи на фронте для своих узкопартийных целей. Попытка была подавлена генералом Покровским [386]в самом начале, но все же чувствовалось, что не сложившийся и хрупкий организм Вооруженных сил Юга России стал работать с перебоями и давать трещины там и сям. Но официально все было спокойно и бюллетени не возбуждали никакой тревоги, только в магазинах Освага убрали из оконных витрин карты, на которых прежде четко отмечалось движение вперед Добровольческой армии.