Андрей Черныш - На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918

И здесь, в штабе, та же скромность, бедность, малолюдность. Всего три офицера генерального штаба. Штат штаба сокращенный, слабо напоминавший нормальную организацию такового в минувшую Великую войну. Ни телефонов, ни телеграфов, ни вестовых, ни ординарцев – обычных атрибутов внешности штаба – ничего этого не было, а если и было где, то не было заметно, не бросалось в глаза. Все вмещалось в одном домике. В настроении лиц штаба замечалась какая-то тихая, не кричащая решимость борьбы и сильная вера в то, что большевики, по крайней мере, в предстоящей операции, будут жестоко биты.

Штаб в полной мере отвечал своей маленькой числом, но сильной духом героической армии. Она уже вполне оправилась от тяжелых потерь и ран, понесенных в первом «Ледяном» Кубанском походе, легендарном по своей эпической борьбе горстки храбрецов, почти безумцев в море всегда окружавшего их врага. Недаром так метко и верно этот поход прозван анабазисом [198]Добровольческой армии. Весь вечер я с жадностью слушал рассказы о нем. Теперь армия значительно пополнилась и продолжала пополняться. Прибывали добровольцы с севера, отовсюду шли к ней кубанские казаки, партиями и целыми организованными частями. При мне как раз прибыло несколько сотен их, конных, оружных, снаряженных, организованных. Генерал Деникин их приветствовал и произвел им смотр. Казаки выглядели настоящими частями довоенной казачьей конницы.

Как мне рассказали, армия состояла в этот момент из трех пехотных и полутора конных дивизий. Эта организация только что была проведена. Конечно, звучавший внушительно, в обычном представлении, термин «дивизия» здесь так же, как и все, надо было понимать в значительно уменьшенном масштабе и по числу входивших в нее войсковых частей, и в отношении численности боевого состава. Так, дивизия полковника Дроздовского, составившаяся из приведенного им отряда, имела лишь два полка, один пехотный и один конный с приданными им частями.

Всего в армии насчитывалось до 9 тысяч штыков и сабель при двух десятках орудий. Но эти, более чем весьма скромные, силы признавались достаточными для исполнения поставленной им задачи – очищения Кубани от большевизма. Имелась, конечно, надежда, что в этом 2-м Кубанском походе армия должна была усилиться в своем составе и силах влитием в нее кубанского казачества, что на самом деле и оправдалось, даже больше того, она, невзирая на потери, иногда чувствительные, росла подобно снежному кому.

На утро следующего дня моего прибытия по просьбе начальника разведывательного отделения штаба генштаба полковника Запольского [199]я побывал у него. Так делалось со всеми вновь прибывающими офицерами более или менее значительного ранга, а с офицерами генерального штаба в особенности, ибо сообщаемые ими сведения о виденном в различных местах России, в пути – представляли для разведывательного отделения иногда большую ценность. Здесь я познакомился с обстановкой в отношении противника Добровольческой армии. Последняя имела против себя огромные по численности силы четырех образовавшихся тогда на Северном

Кавказе большевистских республик: Кубанской, Черноморской, Терской и Ставропольской [200]– всего до 100 тысяч человек, отлично вооруженных и обильно снабженных богатейшими запасами складов русской Кавказкой армии.

Наиболее сильной и численно, и по качеству состава была группа тов. Сорокина [201]– до 50 тысяч человек. Она сидела на Владикавказской железной дороге от Батайска до Тихорецкой, держа фронт против немцев у Ростова, против донцов у ст. Ольгинской, Хомутовской, Кагальницкой, против Добровольческой армии – у Гуляй-Борисовка – Ср. Егорлыкское.

Вторая группа, до 30 тысяч из отдельных, не объединенных общим командованием, отрядов различной численности и состава – седлала станции железной дороги Тихорецкая – Торговая.

Был противник еще и на востоке за Манычем, но против него действовали донские части, и Добровольческая армия не имела с ним непосредственного соприкосновения.

Таким образом, свободным от противника был участок в сторону нижнего течения Маныча, к Новочеркасску и Ростову.

Состав большевистских, упомянутых выше, сил был пестрый. Главная масса – солдаты различных частей бывшей Кавказской армии, затем крестьяне Кубанской области («иногородние») и Ставропольской губернии, добровольно пошедшие в Красную армию (молодежь) и насильно мобилизованные; потом – ударившиеся в большевизм кубанские казаки, тоже – все молодые и вернувшиеся с войны фронтовики. Имелся и общий большевистский главнокомандующий, – тов. Автономов [202], но, кажется, ни он никого, ни его никто не слушал. Распоряжались фактически на местах те, кто проявлял наибольшее стремление властвовать.

По впечатлениям участников Первого Кубанского похода, большевики сражались весьма слабо, ибо массы большею частью и не хотели этого: они стремились домой, к мирной жизни. Все успехи добровольцев и особенно яркие победы их были результатом доблести и военного искусства в столкновении с военным невежеством большевистского начальства и отсутствием особого желания драться их войск. Случаи стойкости и даже необычайной храбрости с их стороны бывали, но чрезвычайно редко.

На этом мое знакомство с Добровольческой армией в Мечетинской кончилось. Нужно было уезжать поскорее – покончить со своими личными делами, чтобы в кратчайший срок вернуться и слиться с «Орденом храбрых» рыцарей чести России и ее славной армии, – таково было мое сильнейшее желание. Неприятно и несколько неудобно было покидать армию почти накануне ее похода, но личные обстоятельства мои (особенно дела семейные) были таковы, что я решился на это. На другой же день по прибытии, после полудня, взяв разрешение у генерала Трухачова отлучиться на несколько дней, я тем же путем отправился из Мечетинской назад, к временной моей «штаб-квартире» в Таганроге.

К сумеркам того же дня я уже был в Манычской. До парохода надо было ожидать до полудня следующего дня. Наутро я побывал в штабе начальника Задонского ополчения донцов полковника Быкадорова [203]. Его отряд состоял из двух-трех тысяч донцов станиц этого района; имелось и несколько пушек. Отряд действовал главным образом по нижнему Манычу. Полковника Быкадорова я хорошо помнил по императорской военной академии – вместе там были. Хотел его повидать на досуге и узнать, как, кем и с кем он воюет, но не удалось: он отсутствовал. При мне связь «отряда» принимала сводку о действиях в отряде: были успехи, победы, трофеи, и на местных казаков это производило очень хорошее впечатление. Видно было, что Дон с удовольствием отряхивался от большевистского наваждения.

Около шести часов я уже был в Ростове на Садовой. Праздничный день, на улице большое оживление, толпы фланирующей публики. Шныряли газетчики с сенсационными «экстренными выпусками», покупавшимися нарасхват. Действительно, там сообщалось о восстании в Москве и чуть ли не свержении большевистской власти. Не помню дословно этой телеграммы, но хорошо запечатлелся ее искренний тон, так она ловко и правдоподобно была составлена, что невольно хотелось ей верить. И массы верили. Помню, в гостинице, где я остановился, ко мне в номер пришел хозяин ее со специальной целью – поздравить меня со свержением большевистской власти.