Андрей Черныш - На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918

Невольное сравнение действий Боровского и Дроздовского было, конечно, не в пользу последнего.

Таким образом, вольно или невольно, скорее в силу вещей, в штабе армии создалось недовольство действиями Дроздовского. Будучи его свидетелем, я и сам невольно поддавался этому настроению, и первое мое впечатление о Дроздовском, вынесенное из первого знакомства с ним в ст. Тифлисской, поколебалось.

Не знаю, отсюда ли, из управления генерал-квартирмейстера, питалось неудовольствие командующего армией и его начальника штаба, или слагалось независимо, но только оно достигло той сильной степени, когда сочтено было необходимым прибегнуть к неприятной мере воздействия на Дроздовского. Сначала был выражен упрек на медлительность действий, затем – обвинение в неисполнении приказа атаковать Армавир, когда подошел Марковский полк (13 сентября) и – выговор.

Это было, пожалуй, уже слишком резко, обидно для такого особенно самолюбивого человека, каким был полковник Дроздовский, да и едва ли справедливо, как потом, уже будучи в дивизии, я в этом убедился. Подобная мера воздействия на старших начальников, кажется, не практиковалась совершенно в Добровольческой армии. Видимо, в отношении полковника Дроздовского уже что-то было в штабе армии, какая-то неприязнь у кого-то, только, конечно, не у командующего армией генерала Деникина, которая до некоторой степени способствовала решению прибегнуть к выговору ему.

В этом меня утверждает и то, что несколько позднее было что-то предпринято в смысле понуждения начальника 1-й конной дивизии, генерала Врангеля, к более решительным действиям под Михайловкой, но он довольно резко на это ответил, помню даже его выражение, что он «в понукании не нуждается» и что всегда сам использует малейшую благоприятную данную для нанесения врагу поражения. И Врангеля более никогда не беспокоили.

У лиц непосвященных невольно возникал вопрос: почему же такая разница в отношениях к двум одинаковых командных степеней начальникам?

Как бы то ни было, а выговор Дроздовскому, несомненно, имел отрицательные последствия.

В конец сентября, когда я уже был в штабе 3-й дивизии, на ст. Кубанская Дроздовский писал лично рапорт – ответ на объявленный ему выговор. Рапорта я не читал, но, видимо, он был составлен в резком тоне глубоко обиженного человека, потому что на него ответил начальник штаба, генерал Романовский надписью на возвращенном рапорте, что якобы «Главнокомандующий (ген. Деникин) прочитать не пожелал». Ответ – никак нельзя назвать удачным, скорее и даже очень – наоборот. Дроздовский вообще человек малообщительный, характера угрюмого. Не помню, чтобы у нас в штабе дивизии он делился с кем-либо своими переживаниями. Но, несомненно, кому-либо из своих друзей, которых было у него немало в 3-й дивизии, он рассказывал о нанесенных ему штабом армии обидах, потому что в дивизии, среди старых, еще по Ясскому походу, соратников Дроздовского создалась и жила глухая вражда к верхам армии и, в частности, к главе штаба, генералу Романовскому. Там, в этих массах, в этом уже не особенно разбирались, а все упрощали и сводили к тому, что во всех делах дивизии виноват Романовский, который ненавидит Дроздовского.

Против моего ожидания, в Екатеринодаре мне пришлось пробыть около месяца. В 20-х числах сентября я снова прибыл в штаб 3-й дивизии, стоявший на ст. Кубанская.

На фронте было полное спокойствие. Да и фронт имел необычную картину. От ст. Кубанской до Армавира всего 15 верст. По северной и северо-восточной окраине города большевики сидели довольно густо в окопах, но, видимо, мало интересовались тем, что происходило у них перед фронтом. Они, кажется, больше заняты были различными делами в городе. По крайней мере, из охранения нашего 2-го конного полка на высоком правом берегу Кубани, южнее ст. Прочноокопской [224]хорошо наблюдалось огромное скопление большевиков на площади в центре г. Армавира, на базаре. Изредка конно-горная батарея пускала туда 1–2 снаряда, и площадь на некоторое время пустела.

У нас впереди было лишь охранение, поддерживаемое двумя бронепоездами. В сторону Михайловки и Туапсинской дороги посылалась усиленная разведка.

Части дивизии располагались сосредоточенно на отдыхе: 2-й офицерский полк – в станице Кубанская, Самурский полк и 4-й пластунский батальон – севернее в хуторах по Кубани, 2-й конный полк – в ст. Прочноокопской.

В штабе дивизии жизнь протекала тихо, праздно, только и было работы, что посылка 2–3 срочных донесений в штаб армии в несколько фраз, в роде: «На фронте 3-й дивизии спокойно», или «В 3-й дивизии без перемен». Питались мы, офицеры штаба, отлично. Чудный кубанский пшеничный хлеб, сколько угодно мяса самого отличного качества, овощей, арбузов, дынь – тьма; при желании выпить – было сколько угодно спирта отличного качества, в ст. Кубанской был спиртовой завод и огромное количество выработанного спирта. Громили его большевики, распивали наши, а запасы его как будто нисколько не уменьшились. Эх, и богатый край! Вот уж подлинно: «Край, где все обильем дышит». Добывалось все покупкой, но баснословно дешево, иногда же и просто даром предоставлялось населением.

Полковник Дроздовский был как будто более угрюм, чем обыкновенно. Весьма понятно: он переживал как раз период неприятного обострения отношений с высшим начальством, его чувствительно обидели. Возможно, что к этим неприятным чувствам прибавлялась сильная печаль о погибших под Армавиром многих старых боевых соратниках, притом погибших – без той пользы, какую они могли принести, как он полагал. Тогда я еще не знал, но вскоре под Ставрополем узнал, как чувствителен был Дроздовский к потерям своей дивизии, особенно 2-го офицерского полка, который еще насчитывал в своих рядах большую часть офицеров, пришедших с ним из Румынии.

Впервые здесь я увидел бронепоезда. Их было два, отлично вооруженных пулеметами и пушками крупного калибра, дальнобойными. Все, с команды начиная, – в отличном состоянии. Неприятное впечатление произвело на нас одно бытовое явление, порождение Гражданской войны. Когда мы, возмущаясь, обратили на это внимание Дроздовского, последовали репрессии, вполне справедливые. Бронепоезда, каждый, разделялись на две части, два состава: так называемую «боевую часть» – состав, на котором размещено вооружение все, какое имеется, и обслуживающая его прислуга; вторая часть – это база бронепоезда, хозяйственный его состав, носящий все снабжение для боевой части и штаб бронепоезда, его управление. Обычно этот состав заключал в себе несколько товарных и классных вагонов. Последние были шикарны – 1-го и 2-го класса все. И вот в этих-то вагонах жили по-семейному. Ездил элемент слишком «не боевой», главное же – масса женщин. И разъезжал этот элемент как хотел, вперед, назад, даже к боевой линии, точно тут была не война, а увеселительная поездка, пикник какой-то.