Андрей Черныш - На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918

Таким образом, обстановка заставила Дроздовского собрать разбросанную дивизию, то есть проделать то, что можно было предвидеть. Однако самурцы оставались еще на отлете, в расстоянии одного перехода, а между тем дивизия, хотя и более сосредоточенно, вытянувшись слева в линию, не имела резерва. Естественно, напрашивалось решение притянуть Самурский полк к Татарке в резерв дивизии, ибо нахождение его в Николаевке и ранее не особенно вызывавшееся, сейчас было ненужным и даже небезопасным, так как продвижение значительных сил большевиков по правому берегу Кубани могло поставить самурцев под угрозу быть отрезанными и изолированными от дивизии. По нашим советам Дроздовский решил притянуть самурцев, но опять поздно – сутки были потеряны, и это оказало отрицательное влияние на исход боя у Татарки 14-го.

Между тем наступление большевиков почему-то замедлилось. Весь день 12-го мы с разъезда Татарка в бинокли наблюдали за столообразными вершинами Стрежамента. Лишь часов в пять я, наблюдая, увидел ярко обрисовавшиеся на чистом голубом небе массы большевиков, вылезшие в густых строях на вершины, вернее на высокое плоское плато массива Стрежамент, в расстоянии 10–12 верст от нас, восточнее шоссе Татарка – Барсуковская. Я немедленно доложил о замеченном полковнику Дроздовскому, который вышел с начальником штаба посмотреть. Долго мы наблюдали за обнаруженным противником. Силы его, однако, трудно было установить, направление движения также. Сначала казалось, что большевики застыли в неподвижности, так как их густые цепи очень долго торчали на плато, ярко обрисовываясь на горизонте. Потом они спустились и куда-то исчезли в складках северных склонов Стрежамента.

Мы оставались по-прежнему в поездном составе. Ночь на 13-е прошла совершенно спокойно. С утра 13-го мы оставили штабной поезд, отправив его в Ставрополь, и перешли в с. Татарка, в центральную его часть, у церкви и у шоссе на Ставрополь, расположившись в доме священника. Последний высказал нам, что в случае нашего ухода ему грозит большая опасность, но оказывал нам большую любезность и гостеприимство. Мы отлично понимали его положение, но помочь ему не могли. Советовали в случае оставления Татарки уйти вместе с нами. Он не находил это удобным. Село казалось полувымершим. Из числа жителей много ушло к большевикам, остальные попрятались.

Весь день 13-го части дивизии продолжали упрочивать свое положение, окапывались, устанавливали связь и вели разведку. Со штабом генерала Боровского в Ставрополе установилась связь телеграфная и телефонная. Несколько раз генерал Боровский лично спрашивал о положении на фронте. Его интересовало очень – что мы предпримем против большевиков, и когда он уяснил, что мы собираемся снова, как под хут. Темнолесский – Барсуковская выжидать и уступить инициативу большевикам – справедливо выразил неодобрение нашему образу действий. Потом он лично прибыл в Татарку, увидел все на месте и снова, не навязывая Дроздовскому своего плана действий, высказался, что оборона против большевиков, и особенно в нашем положении, когда противник явно значительно превосходит нас живой силой, – способ, явно сулящий неуспех. Должен сказать правду – нам, генштабу 3-й дивизии – Дроздовский, Чайковский, я, Махров (засилье, можно сказать в штабе офицеров генштаба) – было очень стыдно выслушивать столь прописную истину, – что гибнут только в обороне – от лица, которое, подобно нам, не изучало три года подряд теории военного искусства с его давным-давно установленными аксиомами, а нутром угадывало их на практике.

Дроздовский, как казалось, считал невозможным при данной обстановке предпринять что-либо решительное с такими слабыми силами. А в душе он, видимо, не верил в возможность в таком случае успеха и главное, чего он больше всего боялся, как я стал замечать, – это больших потерь.

Самурскому полку послано было приказание – я забыл в своем месте упомянуть об этом: полк был в это время сосредоточен за правым флангом, северо-западнее хуторов Барсуковских, в резерве, – к утру 14-го прибыть к Татарке.

Окончательно, таким образом, 3-я дивизия заняла такое положение: правый фланг – пластунская бригада, по высотам севернее хуторов Барсуковских, влево до полотна железной дороги; далее, правым флангом пересекая шоссе, развернулся 2-й офицерский полк; его левый фланг находился приблизительно в полуверсте северо-восточнее северной окраины Татарки. Уступом за правым находился в резерве Самурский полк. Фланги обеспечивались 2-м конным полком, четыре сотни которого с батарей были на правом фланге, на путях на Сенгилеевскую и на Ставрополь, у разъезда Два Брата; две сотни наблюдали за левым флангом у горы Базовая. В общих чертах на схеме изложенное выразится так [240].

Весь день 13-го с гребня возвышенности, занятого 2-м офицерским полком, мы наблюдали за передвижениями и жизнью у неприятеля. Обзор был великолепен. По всему фронту перед нами, от Темнолесской до хуторов Барсуковских в окопах сидели передовые части большевиков. Главная масса их была в ст. Темнолесской, западная окраина которой нам была видна, и здесь виден был большой бивак. Отсюда части постепенно снимались и уходили в колоннах куда-то в восточном, северо-восточном направлении. Другая группа, менее значительная, обнаруживала себя в хуторах, к югу от Татарки. Огромная, бесконечная колонна обозов в течение большей части дня шла по шоссе от ст. Барсуковской и здесь у ответвления дороги на Темнолесскую исчезала в складках местности, направляясь, видимо, на ст. Темнолесскую. Около полудня на высоту северо-западнее Темнолесской, высоту, которая скрывала от нас большую часть станицы, выезжала большая группа всадников, по-видимому – начальствующих лиц. Группа оставалась около получаса на высоте, а затем скрылась за нее в станицу. Разъезды наши от дивизиона, наблюдавшего за левым флангом дивизии, также доносили, что из Темнолесской большие колонны противника уходили куда-то влево к востоку, северо-востоку, скрываясь в горах.

К вечеру большевики стали вести себя необычайно шумно: играли оркестры, кричали «ура». Мы недоумевали, чего это они разошлись? К сумеркам с фронта наших охраняющих и разведывающих частей стали поступать донесения, что ночью они нас «собираются атаковать», сами передают. Сначала мы этому, конечно, не поверили: где же это видано – предупреждать врага: «Готовься, мол, я иду на тебя». Но потом самая форма передачи нам о своем намерении: «Держись, кадеты, мы вам всыплем!», его повторность почти на всем фронте и кое-какие признаки шевеления большевиков невольно заставили нас поверить, что атака вероятна. Стали гадать, если большевики, действительно, готовятся к ночной атаке, зачем им понадобилось об этом объявлять нам? Озорство ли это подгулявших парней или тонкий психологический расчет – заставить нас пребывать в большом нервно-тревожном напряжении, когда трудно ожидать от боевых линий твердости и стойкости, когда всякий психоз, паника, тревога быстро объемлет весь фронт.