Андрей Черныш - На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918

В 12-м часу получено было категорическое приказание генерала Боровского «немедленно атаковать». Пришлось его исполнять. Я видел, с какой душевной тяжестью Дроздовский приступил к нему.

Он легко согласился с моим планом. Вызван был командир резервного батальона, капитан Андриевский, и ему дана была задача – двинуться с батальоном через Казенный лес с целью ударить во фланг и тыл противнику одновременно с атакой дивизии с фронта. Времени светлого в нашем распоряжении было немного, в шесть часов начинали спускаться сумерки. Приходилось поэтому спешить, чтобы засветло, в случае успеха, разобраться в населенном пункте, таком большом, как город Ставрополь. По этой же причине план атаки должен был быть простым, не требуя никакого времени на подготовку. Так мы и решили, именно просто до крайности: ровно в 12 часов по сверенным часам все батареи открывают беглый огонь на короткое время, просто чтобы внушить большевикам что-то грандиозное; на долгую стрельбу не было патронов: каждое орудие могло выпустить не более пяти патронов. Одновременно с сим весь фронт как один поднимается и идет в атаку без выстрела и остановок. Дистанция до позиций противника не превышала одной-полутора верст.

Объехали фронт, Дроздовский лично передал приказ об атаке и ее форме. Сверили часы. Затем вернулись. Спешились и оставили все в лесу. Сами: начальник дивизии, я и еще два-три офицера вышли к тяжелой батарее и стали ждать 12 часов. Батальон Андриевского давно уже скрылся в Казенном лесу.

Точно в 12 часов одна за другою, почти разом все пять батарей открыли беглый огонь по окопам противника. Эффект был большой. Одновременно, точно по одной команде, вся боевая линия поднялась как один и двинулась вперед. От самого леса и почти до железной дороги двигалась сплошная почти цепь. Пластуны особенно как-то стройно и дружно пошли, невольно вызвав наше внимание. Не прошло, вероятно, и одной минуты, как мы увидели другую, не менее замечательную картину: вся боевая линия большевиков тоже будто по команде поднялась из окопов и поспешно стала уходить в город. При этом с участка их позиции между монастырским кладбищем и сторожкой на углу Казенного леса отходила такая густая масса противника, что командир легкой батареи подполковник Протасевич [256], поблизости которого мы были, невольно вскрикнул от удивления и, выругавшись крепко, назвал большевиков идиотами, что они в таких больших силах отступают. И верно: силы их на одном упомянутом участке были не менее всех наших.

На наших глазах неприятельская батарея, стоявшая где-то, как показано на схеме, поспешно снялась и стала удирать, очень удачно провожаемая бомбами нашей тяжелой батареи.

Когда наши цепи приближались к каменной стене ограды монастыря, откуда-то из-за кладбища показался автомобиль с пулеметами. Оказалось, это был простой легкий автомобиль с поставленным на нем пулеметом.

Тем не менее его появление произвело некоторое впечатление. Пластуны заколебались, приостановились, а некоторые повернули назад. Впрочем, эта заминка продолжалась две-три минуты всего. Впереди, на дорогу, на совершенно открытое место подполковник Протасевич выкатил орудие и приготовился расстрелять автомобиль, но не успел произвести ни одного выстрела: он поспешил скрыться туда, откуда и появился. Этому, по-видимому, способствовало появление капитана Андриевского. Он благополучно и совершенно незаметно прошел Казенный лес, вышел из него, никого не встретив, и оказался в тылу левого фланга противника совсем неожиданно для последнего. В этот момент противник снялся со своей позиции, а появление почти в тылу у него нашего батальона заставило поспешно спасаться. Все же часть отступавшего офицерский батальон успел захлестнуть и взять в плен.

Скоро монастырь оказался в наших руках. Мы проехали в него. Тут уже оказался главнокомандующий, генерал Деникин с начальником штаба. Нас поздравили с победой и затем все вошли в дом к игуменье монастыря, где нам предложен был чай. Так это было необычайно, как многое, впрочем, в Гражданской войне: только что здесь гремели выстрелы, взрывались страшные снаряды, – и уже чай с шикарным вишневым вареньем… Но наш кайф, однако, не удался, или, вернее – не сразу удался, причем мы с главнокомандующим попали в очень неприятное положение. Едва мы принялись за чай, поднялась тревога, суета, на улице забегали, заволновались. Наш нюх сразу ощутил нечто паническое. Действительно, когда мы второпях выскочили на улицу, пластуны в беспорядке отходили, частью по улице. Тут столпилось все: наши люди, лошади, какие-то подводы из обоза пластунского батальона, пулеметная двуколка, автомобиль главнокомандующего. Засвистели пули по этой каше. По счастью, генерал Деникин с Романовским успели вскочить в автомобиль и умчаться невредимыми. Мы также сели на коней и большой группой, с конвоем – по виду можно было принять за сотню казачьей конницы – вынеслись из узкой улицы, повернули налево вдоль монастырской стены и понеслись полевым галопом за начальником дивизии. Куда, что, зачем – мы не знали, я даже думаю, что не знал этого полковник Дроздовский. Но все это на глазах у противника, очень близко, под огнем, правда – беспорядочным; к счастью, потерь в людях не было, но лошадей переранило немало, у моей лошади одна пуля прострелила шею, кровь струилась в обе стороны, но она продолжала скакать за лошадью Дроздовского.

Когда мы вынеслись из-за монастырского кладбища в поле, встретили полковника Витковского с довольным выражением на лице: ясно было, что эта последняя большевистская попытка ликвидирована. Мы остановились. Витковский доложил, что большевики предприняли было контратаку на монастырь, но он вводом в дело резервной роты погнал их снова. И мы действительно видели, что все впереди уже перло к городу, а большевиков нигде не было видно и огня не слышно. Проехали мы затем к кургану, чтобы посмотреть, что делается на правом фланге. С кургана нам открылось все пространство между архиерейской дачей и Казенным лесом. Здесь перепутавшиеся части самурцев и офицерского батальона капитана Андриевского распутывались и выдвигались: первые – к оврагу Ташла, начинавшемуся в архиерейской даче и отделявшему монастырское предместье от города, вторые – на юго-восток, в промежуток между дачей и лесом. Противника нигде не было видно. Получены были здесь сведения, что самурцами и офицерским батальоном захвачено много пленных, спрашивали, что с ними делать, куда прислать. Указано было, чтобы препроводили в штаб 3-й дивизии, к монастырю. Но этих пленных мы так и не видели, да и никто как-(то) ими уже и не интересовался. Куда они девались – неизвестно. Впрочем, можно было догадываться об их судьбе; вероятно, их попросту уничтожили, за исключением разве тех, что искренне выразили желание стать в ряды самурцев; те принимали таких охотно и нередко пополняли свои малочисленные ряды. Этот ужасно жестокий прием обращения с полоненными порожден Гражданской войной, где ожесточение сторон до звериной беспощадности. Поистине тут борьба шла на «уничтожение» врага. Начало Гражданской войны, 1918 год, особенно отличалось жестокостью приемов. Высшее начальство боролось с этим настойчиво, ибо помимо побуждений гуманности это было в интересах Добровольческой армии, пошедшей войной не против одураченной и психически заболевшей народной массы, а против насадителей болезни и руководителей занемогших стад.