Эдуард Экк - От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868–1918

Конечно, никаких экзекуций не допускалось, напротив, настойчиво требовалось хорошее обращение с жителями и честная расплата за все забираемое.

Когда мы совсем обжились, местные попривыкли к нам, я призвал трех баб, постоянно продававших нам молоко, творог, яйца, и просил их откровенно сказать, обижают их солдаты или нет?

– Сказать правду, поначалу все было – пограбили, попритесняли, но теперь они не только берегут нас, ласкают, кормят, особенно детей; мало того – вспахали и засеяли нам наши поля.

А одна из баб, потупясь и улыбаясь, проговорила:

– И сколько тут ваших маленьких солдат останется.

Отношения были действительно самые простые, солдаты жили, как со своими бабами. Сколько приходилось видеть рано утром, как обозные выкатывали подводы, выводили лошадей, бабы приносили хомуты, вожжи, а когда лошади были запряжены, баба садилась рядом с обозным, и они направлялись по назначению.

С начала 1915 года стало заметно сокращение отпуска снарядов, к ранней весне дошло до того, что я отдал распоряжение – вне боев на огонь австрийской артиллерии не отвечать. Это давало возможность во время столкновений доводить огонь до должного напряжения. Все же люди удивлялись, что наша артиллерия не всегда отвечает на огонь противника:

– Что-то наша артиллерия будто устала, не та, что была во время наступлений, а раньше, бывало, как все крушила!

Ощущался недостаток и в ручном оружии, значительная часть укомплектований приходила без винтовок. Обращалось особенное внимание на сбор оружия на полях сражений; всем жителям была объявлена денежная расценка за приносимые цельные винтовки наши и австрийские, вполне исправные и с повреждениями, и за каждую отдельную часть винтовки. Деньги выплачивались аккуратно, и количество приносимых войсками и населением винтовок и отдельных частей было столь значительно, что открытая при корпусе оружейная мастерская, руководимая выдающимся оружейным мастером 134-го пехотного Феодосийского полка, [318]могла выправлять до ста винтовок в день. Большие услуги артиллерии корпуса оказала подвижная артиллерийская мастерская, стоявшая на одной из станций железной дороги линии Самбор – Турка, которая постепенно исправила нам все орудия, требовавшие ремонта, а в 7-м мортирном дивизионе все орудия в течение войны были постепенно заменены новыми.

Были укреплены три главные позиции: на Стрыйском направлении и у Бескид; на Ужокском – впереди города Турки и у Хырова на целый корпус нормального состава. В районе Устржики Горные нам удалось связаться с австрийскими проводами, и мы принимали на свои аппараты все их распоряжения уже в течение нескольких дней. К сожалению, половина этих распоряжений отдавалась на венгерском языке, для нас недоступном. Тогда я командировал к генералу Брусилову своего адъютанта, приказав ему доложить с глазу на глаз о том, как мы связаны, и просить, нет ли у него надежного человека, знающего венгерский язык, которого и командировать в мое распоряжение.

Генерал Брусилов тотчас прислал состоявшего в штабе армии статского советника (фамилию забыл, но знаю, что в мирное время он долго служил в канцелярии военного министерства), вполне владевшего венгерским языком.

Тотчас по прибытии этот статский советник был проведен командиром телефонной роты на один из пунктов, где мы принимали австрийские распоряжения. Как раз шел прием. Державший трубку статский советник что-то будто переспросил по-венгерски. Передача сразу прервалась, и восстановить ее больше не удалось. Прожив у нас два дня, статский советник уехал обратно в штаб армии.

Приблизительно об эту пору в Ставку прибыл французский генерал По, который привез точные данные о том, что все наши распоряжения попадают к германцам, а при передаче своим часто искажаются. Мясоедовская история всем известна, и я не буду здесь распространяться об этой темной странице нашей истории.

Исполнив свое поручение, генерал По из Ставки проехал на Юго-Западный фронт, посетил и нас в Карпатах. Мы показали ему наши позиции и в одном из окопов на высоте 865 предложили ему чай. Больше всего его поразила растянутость наших позиций, и во время чая, обращаясь к нам по поводу этой растянутости, он сказал:

– Trente deux verstes – vingt quatre bataillons! Trente deux verstes – vingt quatre bataillons! A non seulement vous rebistez,mais vous attaquez encore! C’est sublime mais on ne devrait jamais le faire . [319]

А чтобы он сказал, увидав наши позиции на Волыни, где мы были вынуждены занимать по две и даже две с половиной версты на батальон? Только к нашим офицерам и солдатам можно предъявлять такие крайние требования и не платиться за это. В марте пал Перемышль. [320]Сдались девять генералов, 105 000 солдат, а вся сила отряда, взявшего крепость, достигала лишь 52 000 штыков и сабель, причем пехота состояла по большей части из ополченских дружин.

К началу 1915 года мы занимали на обоих направлениях такое положение, что могли по первому требованию начать наступление в венгерскую равнину. На Ужокском направлении мы прочно заняли д. Новоселицы, на повороте шоссе на юг на Ужгород, верстах в тридцати от него. На Стрыйском – Альвареско – в 12 верстах от Мункача.

Перезимовали вполне благополучно, пополнились, подучили укомплектования, и только сокращенный отпуск снарядов указывал на не совсем благоприятное наше положение. Настроение в войсках было твердое, можно прямо сказать, великолепное. Все отговели, Пасху встретили на своих местах, всюду были устроены розговения, хотя бы и самые скромные. Пасхальную заутреню штаб корпуса отстоял в соборе в Старом Месте. В Светлое Христово Воскресенье в четыре часа дня отец Эндека в сослужении с местным духовенством служил молебен на городской площади. Помимо нас на этот молебен стеклось и все население города.

В понедельник на Святой штаб корпуса перешел в г. Турку, где и оставался до 28 апреля. Большой утратой для корпуса явилось назначение генерал-лейтенанта Баташева командиром 8-го корпуса. Начальником 34-й дивизии был назначен генерал-лейтенант Эйхе. [321]

Первую половину апреля мы простояли спокойно, противник ограничивался систематическим обстрелом тех участков дорог, к которым ему было удобно пристреляться, и по каждой показавшейся повозке, даже по одиночным людям немедленно начинался артиллерийский огонь. Наша артиллерия, согласно отданного мною приказа, не отвечала, приберегая снаряды к предстоявшим боям.

На третий день Пасхи нас посетил высокопреосвященный Анастасий, архиепископ Холмский. Отслужив молебен в Турках, архиепископ Анастасий пожелал непременно проехать к войскам в д. Борынью в 12 верстах от г. Турки. Зная всю трудность и даже небезопасность проезда туда в экипаже, я долго отговаривал владыку от этой поездки. Но владыка настоял на своем. Туда владыка проехал сравнительно скоро, отслужил перед фронтом молебен и, сдаваясь на просьбы войск, провел весь день в Борынье. На обратный проезд потребовалось свыше четырех часов, владыка попал под обстрел, и лишь к одиннадцати часам вечера нам удалось доставить его на вокзал.