Эдуард Экк - От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868–1918

Когда отходил эшелон штаба, удалось сохранить настоящий воинский вид. В буфете 1-го класса ко мне подошел совершенно приличный, средних лет человек и просил разрешения пригласить к столу писаря Зайцева.

– Мы собрались (указывая на угольный стол) всей семьей проводить его и хотели бы с ним проститься.

Я разрешил, но при этом взял с него слово, что они не будут спаивать Зайцева.

Казалось, все обстояло благополучно, поезд тронулся как всегда при криках «ура» и махании шапками. Уже мы шли с четверть часа, когда, выглянув из окна, я увидал через одну теплушку от нашего вагона этого самого Зайцева сидящим на краю вагона со свешенными наружу ногами, махавшего руками и, раскачиваясь, во весь голос горланящего песню.

Не успел я показать его Скалону, как видим что Зайцев, потеряв равновесие, полетел из вагона стоймя на голову и затем растянулся на пути. Пока подали сигнал, остановили поезд, протрезвевший Зайцев сам подбежал и оказался невредимым. Я все же приказал усадить его в угол, приставить к нему наблюдающего с тем, чтобы никуда не выпускать и сместил его со старшего разряда в младший.

Пунктом сосредоточения дивизии была назначена станция Шаха-Южный, вторая станция к югу от Мукдена. Маршрут был составлен на 35 суток, из них шесть дневок. В штабном эшелоне шли, помимо обоза штаба, еще дивизионный обоз и дивизионный лазарет, свыше 600 лошадей. На каждой дневке устраивалась проводка всем лошадям; на продолжительных остановках при помощи запасных сходен сводили только тех лошадей, у которых было можно опасаться колик и хорошенько пробежали их. В Сызрани предстояла пересадка в другие вагоны. По большей частью и начальствующие лица попадали в теплушки, но, как я уже упомянул выше, описывая отправку войск из Одессы в 1900 году, руководивший в Сызрани отправкой поездов генерал-майор Пилль, в память нашей совместной тогда работы, приказал пропустить наш пульмановский вагон до самой станции Маньчжурия, на которой мы пересели в бронированный вагон Восточно-Китайской железной дороги. [142]

Ехали мы с удобствами. В отведенных мне двух маленьких купе были раскрыты внутренние двери и в них вставлен складной столик, на котором мы пили кофе, чай, ужинали и играли в винт. Обедали на станциях, и так как расписание воинских поездов не совпадало с часами обеда в буфетах, мы вперед давали телеграмму, чтобы к такому-то часу нам приготовили обед на 14 человек. Кормили везде хорошо и очень дешево. Обед в два блюда – 50 копеек, в три – 75 копеек. Кроме того, на многих станциях можно было очень дешево покупать: хлеб, яйца, пироги, домашнюю птицу от местных крестьян. В то время еще ходил поезд экспресс. Пользуясь этим, мы на известных станциях отпускали записного охотника капитана Ворка, который с кем-нибудь из железнодорожных служащих охотился целые сутки, затем с экспрессом догонял эшелон и всегда привозил много всякой дичи, до кроншнепов включительно, и тогда у нас были настояние лукулловские ужины.

В дни дневок проделывали выводку всем лошадям; на больших, часто в несколько часов, остановках проделывали учения с людьми и проездку лошадям наиболее в ней нуждавшихся.

Путь, начиная с Уфы, пролегал по местности, поражавшей своей красотой, особенно перевал через Уральский хребет. Реки, начиная от реки Белой, удивляли обилием и чистотою воды. Мне не пришлось взглянуть вглубь страны, но что наблюдалось из окон поезда, создавало впечатление, что Сибирь есть страна солнца и света. Даже переезд по тайге между станциями Обь и Иннокентьевской, который мы совершили в семь суток, не составил в этом исключения. Насколько было видно глазом, тайга представляла как бы сплошной ковер. Роскошные травы, местами высотой в аршин и более, цвели всеми красками: красной, синей, желтой, белой. Выкошены были лишь некоторые небольшие отдельные площади, остальное росло и цвело, как хотело.

На станции же Обь, где нашему эшелону была назначена дневка, произошел последний тяжелый эпизод. Там я застал два эшелона Черноярского полка, к приходу которых на станцию подъехали из города Челябинск и его окрестностей родные проезжавших, которые привезли с собой на подводах целые бочки с водкой и всякие съедобные припасы и так наугощали черноярцев, что все было распьяно.

Попрекнув батальонных командиров за то, что они допустили подобное угощение, я приказал немедленно удалить со станции всех родных, людей собрать в свободные амбары и начать посадку, как только подадут вагоны.

Надо отдать справедливость людям, что они все беспрекословно выполнили и не пришлось прибегнуть ни к каким крутым мерам. Только когда на другое утро я вышел на станцию, то на перроне оказалось до 50 черноярцев, в том числе 20 унтер-офицеров, которые на мой вопрос, что они тут делают и почему остались, ответили:

– Отлучились в город и, опоздав, отстали от эшелона.

Тут же объявил им, что все они по прибытии в полки будут примерно наказаны.

– А вы, унтер-офицеры, как недостойные доверия, кроме того, будете разжалованы в рядовые.

Пройдя вдоль станции и завернув за угол, я увидал сидящими на вагонетке фельдфебеля и молодую бабу редкой красоты, которая держала его за руки. При виде меня оба встали и потупились.

– Как ты, фельдфебель, и отстал от эшелона? А ты, голубушка, как же так подвела мужа, ведь я его простить не могу и должен его сместить.

Баба стояла потупившись, только отпустив руку мужа, и не проронила ни слова. У меня не хватило духу его разжаловать, и я только сместил его в младшие унтер-офицеры.

Распоряжением коменданта станции все отставшие были отправлены с первым проходившим поездом вдогонку своим эшелонам, а я, передав телеграммой командиру полка все происшедшее, приказал наложить на всех строжайшее взыскание. Этот случай произвел на всех неприятное впечатление. Начинать поход с такой расправы было тяжело, но колебаться не приходилось.

Имея в своем распоряжении почти целый день, мы с начальником штаба взяли извозчика и проехали в город Ново-Николаев, возникший в нескольких верстах от станции всего девять лет тому назад, но успевший принять вид настоящего города. Подъезжая к нему, мы ясно услышали, как военный хор играл марш Семеновского полка. Мы оба были семеновцы и не могли ошибаться, но недоумевали, кто мог в этой глуши играть семеновский марш. На вопрос, какая это слышна музыка, извозчик ответил:

– Это, верно, на городской площади в бывшем магазине.

– Так вези нас туда.

Магазин помещался в большом одноэтажном каменном доме, представлял из себя маленький Мюр и Мерелиз, где все можно было достать, до граммофона включительно. Войдя в магазин, мы попросили еще раз проиграть марш, объяснив, что это наш, полковой. Заведовавший граммофонами не только исполнил нашу просьбу, но, проиграв марш, сейчас же поставил пластинку Вяльцевой. [143]Даничка Скалон растаял, и мы прослушали весь ее репертуар. Взять с нас деньги за игру наотрез отказались, и мы, чтобы выйти из неловкого положения, накупили разных вещей. Я, между прочим, купил несколько аршин кисеи, чтобы закрываться от мух, и утюг, который за поход оказал нам неоценимые услуги. Все денщики штаба гладили им офицерское белье и достигли в глаженьи большого совершенства.