Валентин Левицкий - На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

– Ваше благородие, и на нас идут! – крикнул мне почти в ухо наводчик.

Я взглянул вперед себя и шагах в 300 увидел силуэт турецкого солдата. Очевидно, он, не видя нас, шел, не примеряясь к местности, держа винтовку наперевес с примкнутым штыком. За ним показались люди, число их из тумана росло. Они, еще не замечая нас, поднимались не спеша и довольно свободно. Я выстрелил, вслед за мной раздалось несколько выстрелов из винтовок, и заработали пулеметы. Первый упал, и за ним еще несколько человек, а оставшиеся невредимыми попятились назад и скрылись в тумане.

Я прекратил огонь. Но через несколько минут противник вновь показался. Их было значительно больше, и они быстро карабкались по крутизне, спешили приблизиться к нам. Нервно заработали винтовки, опять затарахтели пулеметы. Надо отдать противнику полную справедливость, он шел с полным презрением к смерти, стараясь ворваться к нам в окопы. Их осталось только половина, но и эта половина, дойдя до ста шагов, буквально расстреливаемая, не выдержала и повернула назад. Атака противника была отбита.

То же самое было сделано и на участке дербентцев. Не помню, какая их рота стояла рядом с нами, но мне не забыть ее блестящего поведения. Допустив противника до ста шагов, она прекратила огонь и бросилась в контратаку. Командующий ротой подпоручик Коренский, бросившись с обнаженной шашкой вперед, тяжело был ранен в голову и, не приходя в сознание, скончался в окопе (такой же смертью погиб его отец в Русско-японской войне). Своим предсмертным порывом этот герой-офицер воодушевил своих людей на подвиг.

Туман перед нашими окопами стал рассеиваться. Противник от нас отошел версты на две. Его отступающие цепи были взяты под огонь нашей артиллерией. Желая проверить мой пулеметный взвод, находящийся в овраге, я вышел из окопа, бегом перевалив горку, сел немного передохнуть. Граната и шрапнель противника не давали покоя. Выкурив папиросу, я хотел направиться в овраг, как вдруг ко мне, запыхавшись, прибежал из окопа пулеметчик.

– Ваше благородие, бомба угодила в наш пулемет. Володин и Андрющенко убиты.

Когда я вернулся к окопам, то мне представилась жуткая картина. Пулеметное гнездо представляло груду камней, изуродованных человеческих тел и разломанных частей пулемета. Сила действия гранаты была такова, что ствол пулемета был изогнут в виде какой-то кривой линии.

Сняв шапку, я посмотрел на погибших и с грустью подумал: «Не вы первые, и не вы последние».

На нашем участке, кроме артиллерийского огня, было сравнительно спокойно. Пехоты противника перед нами не было, и только по разрывам наших снарядов можно было заключить, что она находится за складками местности в линии своей ночной сторожовки.

Наконец мне удалось пройти к пулеметам у оврага. Здесь дело обстояло благополучнее, но не без жертв. Из прислуги отсутствовало двое, один был ранен в плечо, другой осколком гранаты в голову. Впереди лежало несколько турецких трупов.

Вновь осмотрев местность, я предупредил людей быть внимательными, так как обстрел с окопов был небольшой и притом со многими мертвыми пространствами. Вернувшись назад к горке, я подошел к командиру батальона подполковнику Коломейцеву. Он держал телефонную трубку у уха и внимательно слушал. Телефонисты были как в угаре. Бравый унтер-офицер Саранча энергично всеми распоряжался.

– Ваше высокоблагородие, четвертый батальон вас зовет. Подожди, шестая (рота). Седьмая (рота), нажимай на разговорный клапан и не ори. Алехин, опять с дербентцами порвалась (связь), беги поправь и спусти линию ниже.

– Что нового, Саранча? – спросил я.

– Первому батальону пришлось жарко, но, кажется, все в порядке, – ответил он.

Воспользовавшись тем, что командир батальона перестал говорить по телефону, я, доложив ему о состоянии моей команды, спросил его, в каком положении находится полк и вообще вся обстановка.

Из его слов я вынес следующее. Противник после вчерашней артиллерийской подготовки сегодня с рассвета повел энергичное наступление по всему нашему фронту. Особенно настойчивые его атаки были на флангах. На участке кабардинцев (правый фланг) противнику удалось ворваться в окопы, оттеснить большую часть полка назад, но решительной контратакой положение было восстановлено. В стыке кабардинцев и кубинцев (1-й батальон) противник, прорвав линию, стал распространяться вглубь, но совместными действиями резервов был с большими потерями отброшен назад. [32]На левом фланге (бакинцы) противник с рассвета обрушился большими силами. Ему удалось захватить село Кепри-кей и часть высот у моста. Положение оставалось серьезным включительно до подхода дивизионного резерва (елизаветпольцы). Высоты удалось вернуть, но село осталось за противником.

К полудню противник повсюду прекратил наступление, но энергичный огонь артиллерии он поддерживал до наступления сумерек.

Признаюсь, что во всех последующих боях до конца войны я не был свидетелем такого мощного огня артиллерии с обеих сторон, как в день 29 октября 1914 года.

Принцип совместной работы разных родов оружия в этот день особенно был характерен.

Имея строгие директивы командования вырвать у нас Кеприкейские позиции, 11-й турецкий корпус, безусловно, намеревался с полудня повторить атаки, но его пехота огнем нашей артиллерии была принуждена к бездействию. Она была парализована, зажата в складках местности и лишена способности к маневрированию. Ей оставалось ждать покрова ночи или тумана, который подобно дымовой завесе способствовал бы атаке.

Спустя несколько месяцев после Кеприкейских боев я узнал, что приказом по 1-му Кавказскому армейскому корпусу 39-й артиллерийской бригаде был сделан строгий выговор за чрезмерный расход патронов в период боев с 24 октября по 4 ноября 1914 года. Несомненно, этот приказ займет несколько страниц в истории 39-й артиллерийской бригады, но к этим страницам должна будет также приписана глубокая благодарность всей пехоты 39-й дивизии своей артиллерии за ее выручку и самопожертвование.

Ночь на 30 октября выпала холодная и сырая. Падал мокрый снег, превращая землю под ногами в скользкую грязь. Я решил эту ночь провести с пулеметами, занимавшими позицию у оврага, так как последний внушал мне немало опасений. Людям приказал я посменно дежурить у пулеметов для открытия огня во всякий момент.

Ночь (почти до 5 часов) прошла в усиленных столкновениях разведчиков с партиями противника. Было обнаружено, что турки продвинулись к нам ближе и стоят в какой-нибудь версте. К утру наступило затишье, как будто перед грозой.

Почувствовав большую усталость, сидя в окопе, я, как у нас было принято называть, вздремнул по-заячьи, но ненадолго. Я был разбужен унтер-офицером, предупредившим меня о начавшейся стрельбе на правом фланге. Очнувшись, я убедился в правдивости его слов. Слышна была сильная стрельба, по всей вероятности, на участке кабардинцев. Чем ближе к рассвету, тем стрельба постепенно увеличивалась, приближаясь к нам.