Станислав Хабаров - С высоты птичьего полета

Уехал Обри, остался Терион. На лабораторных столах эпицентр встречи – испытания управляющего блока «Серком» с аппаратурой «Эркос», «Церце», «Образцы». К сожалению, первый блин комом: электрическая заглушка, имитирующая выносной блок «Образцов», не работает. Специалисты из Франции берутся за её восстановление. Ах, сколько приборов сгорает при испытаниях впопыхах от этих экстренных действий.

Академик Сергей Павлович Королёв, в минуты ответственных испытаний, как правило, оказывавшийся в цехе, всегда требовал написать программу действий хотя бы на одном листке (ведь пишут – думают), а то опережающие голову руки нередко доводили до беды. Такие случаи бывали, но присутствующий Королёв готов и покарать и защитить. А здесь мы сами по себе, и вся ответственность на нас, и обстановка помех: скверно, когда тебе грозят.

Атланты двадцатого века – бюрократы по призванию. Талантами их создается нетленный образ, что на плечи их взвален груз деловой ответственности и безопасности страны. Они обычно отыскивают узкое место и начинают его пережимать. И всё, нет сил дышать; страдают, как правило, самые беззащитные – работники, руки которых заняты, и не отмахнуться, не отогнать.

Бюрократы в хорошем смысле очень нужны, но до тех пор, пока они заинтересованы не бороться, а помогать, и когда они не вверху, а внизу. Так велико ещё вязкое сопротивление среды.

Чем удивительны классики. Всё они предвидели. Все описали век назад. Вспомните Салтыкова-Щедрина. «…В это время около нас остановилось ещё два собеседника. По внешнему виду это были два канцелярских политика, но не из высших, а так, второго сорта.

– Ну-с, как-то вы с новым начальством служить будете? – спросил один.

– А что?

– Как „что”! да ведь, чай, новые порядки, новые взгляды… всё новое!

– А мне что за дело?

– Как же не дело! велит писать так, а не иначе… небось, не напишете?

– Напишу.

– Чай, тоже неприятно!

– Ничего тут неприятного нет, потому что совсем не в том дело.

– Да в чём же?

– А в том, во-первых, что я могу написать разно; могу написать убедительно и могу написать неубедительно… Во-вторых, неужто вы так наивны, что думаете, что эти дела обделываются между начальством? Нет, эти дела обделываем мы!

– Как так?

– Очень просто. Я напишу проект точь-в-точь такой, как приказывает начальство; от нас он идёт на заключение к г. X. Я тотчас еду к Семёну Иванычу, который к своему г. X. находится точь-в-точь в таких же отношениях, как я к своему, и говорю: „Семен Иваныч! к вам поступает наш проект, так уж, пожалуйста, вы его разберите!” – „Хорошо”, – отвечает мне Семён Иваныч, и действительно, через месяц проект возвращается к нам, разбитый в пух на всех пунктах».

И у нас так. Можно всё дело вдруг затормозить невинными распоряжениями. Можно потребовать вроде и нужное, но не в такт. Слава Богу, в ракетно-космической области работают больше умные люди, и скоро всё устанавливается на свои места. Но все-таки есть мешающее. Оно и в стоящих рядом, смотрящих со стороны. Они готовы советами, окриками, торможением попавших на их столы документов – пустить дела на новые круги.

Но есть у нас собственная палочка-выручалочка, Антивий. К нему не часто обращаешься, а только, если нет уже сил бороться и лезет нечисть из углов. Зову Антивия. Приходит он (или, как у Гоголя, приводят его. «Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. Длинные веки опущены были до самой земли»). Поднимите мне веки, и нечисть врассыпную.

Похоже и у нас. Негативное накопилось. Нас вызывают на ковёр. Нет сил бороться. Потерян иммунитет. Иду к своему повседневному начальству: так, мол, и так…

– Когда совещание?

– Поутру. Завтра. В девять.

Тут же мой шеф (назовём его Антивием) звонит Триеру.

– Не могу ли сейчас к тебе зайти? Да, по поводу «ЭРЫ». Завтра не знаю. Могу сейчас. Хорошо.

В кабинете Триера – он и главный проектант по станции. Кто-то из них гонит на нас теперь девятый вал. Всё теперь и выплёскивается, и становится ясно, что просто гонят волну с пеною сверху. Дружно склонились друг к другу четыре головы. Легко разобраться в узком кругу. И вот давление спало. Воздух выпущен, и на утро ожидавшие цирка были разочарованы.

Под конец встречи французов «завёл» человек-вол. Он проявил удивительные способности вступать в противотык, чем и довел французов до белого каления. Уцепившись за маленький пунктик, сутью своей не безобидный, что решать нужно было бы с подходом и не спеша, он решил силовым приемом поставить точки над «i». Подключая к дебатам начальство, заручившись его телефонной поддержкой, он начал решительный штурм.

Французы сначала лишь улыбались, пожимали плечами, затем начали консультироваться рангом выше, подключили мадам Тулуз. Она, вся ещё находясь в кругу решаемых дел, сначала пыталась отмахнуться формально: «Мол, поезд уже ушел, подписан общий протокол…» Но не тут-то было. Человек-вол тут же устроил показательный телефонный разговор.

Он позвонил в ИКИ, где паковались ящики с французской аппаратурой, и, подключив к разговору специалиста по «Образцам», начал громко транслировать обсуждаемый вопрос. В разговоре мелькало «наверное, правильнее будет сказать» и «не так ли я понял», но цепь флажков все туже смыкалась. Переводчица бойко переводила, что «этот пункт был условием эксперимента», и, хотя времени не хватало, все оставили иные свои дела. Постепенно возникла обстановка полного недоверия и противоборства, когда на воображаемую пощечину следовало ожидать ответный удар и когда силы не складывались, а компенсировали друг друга. Осиротевшая техника – конструкции, аппаратура – теперь оказалась в стороне, а ведь по ней оставалось так много нерешённых вопросов. И я в новом качестве – одного из руководителей технических экспериментов – не знал, как и поступить? Этика групповых отношений требовала поддержать коллегу, более того, если бы я этого не сделал, последовал бы перечень упреков: «Ему, мол, не дороги интересы советской стороны. Он готов на любые уступки…» и прочий набор стандартной чепухи, которым принято было шельмовать в печальной памяти годы. Оставалось наблюдать за этой корридой со стороны, делая вид, что ничего особенного не происходит.

Нам, тащившим воз проекта в одной упряжке, не позволительна роскошь посредственных отношений. Тогда, выясняя отношения, мы забросили бы технику. Такая возможность появлялась у людей, вертевшихся на обочине проекта. Ах, сколько их рядом, мелких жучков, изъязвляющих дерево проекта, но человек-вол, увы, не мелок, и, отстраненный от зарубежных поездок, он выступал, по его словам, как «общественный контролер», очень мешая делу.

Он выступал, как обиженный и не болеющий сутью дела. В голосе его преобладал предостерегающий, обвинительный тон. Стоило поругать кого-то, и человек-вол говорил о нездоровой атмосфере в технической группе, употребляя странные выражения: «опять ты пылишь на других», «пора отключать от работы над проектом», заявлял «об обстановке недоверия», и исчезали требовательность и простота, возникала тревожная атмосфера. Сказалось и то, что человек-вол был и партийным руководителем с самыми плохими задатками в этой роли. Он всех учил, одергивал и предупреждал, и был из негодных по сути руководителей, которых породил культ. Слава Богу, что подключался он к нам довольно-таки редко. Во Франции не присутствовал на встречах, в Москве появлялся на встречах в последний день, чтобы отпечатать и подписать протокол. Ну, а в родной среде мы уже умели с ним бороться. Правда, бороться было некогда.