Станислав Хабаров - Сюжет в центре

В 1965 году проводится первое совещание 9 социалистических стран по программе «Интеркосмос». В ноябре выводится на орбиту первый французский ИСЗ «А-1». По программе «Джемини» с марта по октябрь выполняется пять пилотируемых полётов.

В конце 1965 Королёв решает устроить себе «профилактику», отдаться в руки врачей, лечь на операционный стол. Свидетели говорят: он предчувствовал фатальный исход. Нина Александровна – секретарь Чертока, рассказала о последнем посещении СП второй территории. Он сказал «из больницы не вернусь» и попрощался с ней.

14 января 1966 состоялась операция. Предстоящая операция казалась очень простой, но получилось иначе. Оперировал Королёва академик, министр здравоохранения, не потерявший ещё практических навыков. Он стал министром недавно, в этом же году. И первая неожиданность. «У Королёва были сломаны челюсти, – рассказывал хирург, – и он не мог широко открывать рот. Оперируя людей, прошедших ужасы репрессий тридцатых годов, я довольно часто сталкивался с этим явлением. У меня не было никаких сомнений, что во время допросов в 1938 году Королёву сломали челюсти. Это обстоятельство и заставило нас сделать ему трахотомию – разрез на горле, чтобы вставить трубку…Главная неожиданность – опухоль. Большая, больше моего кулака».

Приехал вызванный А.А. Вишневский, академик и главный хирург армии. У операционного стола сошлись два самых знаменитых хирурга страны.

Пирамида здоровья Королёва рушилась на глазах. Через минуты возникла проблема нестандартного вывода прямой кишки, делающая человека полным инвалидом. А ещё несколько минут спустя речь шла о жизни легендарного конструктора.

Но вот операция закончена. Хирурги, казалось, даже довольны собой. Они отправляются пить чай в соседнюю ординаторскую, и в это время у прооперированного остановилось сердце. Срочные меры не помогли, и Королёва не стало. Патологоанатом скажет при вскрытии: «Вообще непонятно, как он ходил с таким сердцем?»

«Королёв, – сказал в те траурные дни Черток, – всю жизнь заботился об обеспечении надёжности, в том числе и в медицине (он имел ввиду конструирование и изготовление королёвским КБ медицинских устройств), а ему самому не обеспечили надёжности».

Урну с прахом Королёва замуровали в кремлёвской стене. На чёрной доске золотыми буквами написано: «Сергей Павлович Королёв. 30. XII.1906 – 14.I.1966».

По словам Раушенбаха Королёв был полководцем, и всё, что писал Тарле о Наполеоне подходило и ему. Королёв рождал в окружающих чувство особой ответственности. Он особенным образом воздействовал на людей.

Со смертью Королёва закончилась целая эпоха. Зам Королёва Мишин после его смерти автоматически стал руководителем КБ. Когда его сняли, в КБ пришёл 66-летний Глушко.

Конечно, были свои успехи и позже, и всё-таки по общему внутреннему убеждению славное «звездное» время космических побед закончилось. В КБ говорили тогда: «Раньше у нас было королевство, затем мешанина, теперь глухомань».

«После смерти Королёва я уже никого не боялся», – признался Раушенбах.

Для меня он тогда раскрылся по-новому. Я тогда впервые побывал на космодроме на пуске «Венеры», той единственной, первой, что сумела долететь до цели. Я написал для «Комсомолки» первый репортаж с космодрома об этом запуске и БэВэ его визировал. Затем была первая американская ручная стыковка. О ней я тоже написал статью в «Известия», которая по каким-то соображениям вовремя не пошла. Когда состоялась автоматическая стыковка наших кораблей-автоматов, меня попросили срочно переделать статью под неё. Я переделал, но предупредил, что статью положено завизировать у ведомственных цензоров и даже позвонил вечером одному из них. На утро вышли «Известия» со статьей и был скандал. Сверху была дана команда искать обличающие аргументы, высасывая их из пальца. Приказ «наказать» последовал с самого верха, с властной вершины страны, но Раушенбах даже глазом не моргнул.

По звонку Мишина мы отправились к нему разбираться на первую территорию. По дороге мы говорили с Раушенбахом о чём угодно, а не о пресловутой статье. Вина моя в основном состояла в том, что нельзя было писать без разрешения статьи нам, засекреченным.

Первое время после Королёва всё двигалось по инерции. Но начались беды и напасти. Возвращаясь на первом «Союзе», погиб Комаров, экипаж первого «Салюта» вернулся в спускаемом аппарате мёртвым. Не поработав, вышла из строя новенькая, выведенная на орбиту станция..

Литература создала у публики стойкое представление о сумасшедших изобретателях, вроде старикашки Эдельвейса с его эвристической машиной с неонкой в «Сказке о тройке» Стругацких. В нашем деле изобретательство было в порядке вещей. «Каждый изобретал своё колесо, – вспоминал Раушенбах, – и когда ему находилось место, с криком тащил его прилаживать» к общему делу. Всех нас в то время неизбежно связывали с нашими индивидуальными проектами. «Когда я вижу Иванова, то вспоминаю пропан», – говорила Лариса Комарова. «Когда я вижу Комарову, то вспоминаю маховик», – отвечал я. И это было в порядке вещей, но были и курьезные случаи.

В какое-то время в отделе вдруг стала модной «ионка». Игорь Дубов занимался системой орбитальной ориентации, где управление по рысканью шло от ионных датчиков. Она возникла из необходимой потребности. В орбитальном полёте направление на Центр Земли худо-бедно задавала инфракрасная вертикаль, а повороты вокруг неё – «рысканье» – задать было нечем и попытались опираться на поток встречных заряженных частиц. На этих высотах заряженных частиц – ионов было мало, но они всё-таки были и захотелось их использовать. Игорь Дубов опекал разработку ионных ловушек.

Ионные трубки работали по потоку и их сигнальный дисбаланс поступал в систему управления, которая разворачивала космический аппарат, добиваясь равновесия. Беда заключалась в нестабильности ионных потоков. Они зависели от воздействия Солнца на атмосферу. Порой Солнце баламутило ионы, приводя их в неистовую пляску. И об этом в то время было мало сведений.

Конечно, новая система не могла быть основной. Её следовало включать пробно на короткое время. Однако космические успехи внушали уверенность, что и на этот раз сразу повезёт. Ведь очень многое на первых порах проверялось впервые. Ссылались потом на бюрократические каноны секретности, на отсутствие времени на консультации с главной группой управления и малодоступность средств связи с ней, однако был и психологический момент – боязнь оказаться «со спущенными штанами» на виду у всех. И это тоже было не в пользу спасительного решения. Так или иначе, но ненормальный режим не выключили на последнем на витке с дальневосточного пункта управления, и станция ушла с бешенным рысканьем на глухую часть витка.