Илья Вергасов - Останется с тобою навсегда

- Ты и у себя так сидишь? Командир батальона, черт возьми! Восемьсот подчиненных...

Умостился поплотнее, одним духом выпалил:

- Прошу старшего лейтенанта Петуханова оставить на роте!

- Как поступим, комиссар?

- Как решишь, ты командир.

- Пусть командует... пока. Приеду к нему в гости - решу окончательно.

- Есть! - Шалагинов козырнул и выскочил из хатенки.

- Дети, честное слово, - улыбался Рыбаков.

* * *

Сколько же в сутках минут? Двадцать четыре на шестьдесят. Десять на шестьдесят - шестьсот, а потом...

Клюю носом в седле, то и дело спотыкается мой дружок Нарзан, а бедолага Клименко свалил голову на шею коня и откровенно храпит.

Неделя - кошмар... Лица, лица, лица. Господи, со сколькими же я переговорил! Сколько солдатских судеб прошло. В полку восемь тысяч личного состава, а отобрать тысячу оказалось труднее, чем из одной необученной роты сформировать учебный взвод. За эту неделю офицеры мои сбросили вес, как сбрасывают после стакилометрового марша. За своей спиной я как-то услышал: "Бешеный"...

Еду инспектировать Петуханова, хотя тело просится в землянку, на лежак со свежим сеном. Блеснул родник. Я с коня - и голову под струю. Ух как обжигает!

- Старина, давай-ка под прохладу!

- Та вона щекоче...

Километровый аллюр окончательно сбил с меня сон, в роту Петуханова прибыл в форме.

- Смир-рно! Товарищ подполковнкк, вторая рота учебного батальона на пятиминутном раскуре! - громогласно докладывает Петуханов.

- Построить!

Слежу за бегом стрелки секундомера. Пятьдесят пять секунд. Молодцы! Иду вдоль строя, заглядываю каждому в глаза. Подтянуты, плечо к плечу. Спросил у ротного:

- Чем собирались заниматься?

- Штыковым боем.

Взводы рассыпались по отделениям. Раздаются команды: "Коли!", "С выпадом вправо, коли!" Голоса молодые, задорные. Двигаются споро, с жаром. Среди всех выделяется огромная и в то же время легкая, пружинистая фигура Петуханова. Вот он взял винтовку и прямо-таки атлетическим приемом показал, "как надо".

Обедал с курсантами, и надо сказать, что набившие оскомину американские консервы с гречневой кашей оказались вкусными.

Передохнули с часок, потом приказал выстроить роту в полном боевом; Ни шума, ни толкотни. Пятикилометровый марш за час, отставших не было. Подкачали позже - в стрельбе. Петуханов не отчаивался:

- Дайте неделю - гвоздить будем по черному кругу!

Вернувшись в лагерь, после чистки оружия пели строевые песни. Не очень ладно, но от души. Запевал сам Петуханов.

Остался до отбоя - хотелось поближе узнать его. Он не удивился, сказал как равный равному:

- Сварганю ужин - на сто богов!

Интересно: все у него как по писаному.

- Готовился к встрече, Петр Иванович? - Смотрю в глаза. - Знал, когда явлюсь?

- Никак нет.

На фанерном ящике появилась крохотная клеенка, консервы, вскоре писарь внес жареную картошку. Ротный аппетитно потер ладонь о ладонь, спросил:

- Ну как?

- Обойдется. - Я понял, что стояло за его вопросом.

- В гости со своим уставом не ходят, так, товарищ подполковник?

- Нажимай на еду.

Лицо моего хозяина стало обиженным, как у ребенка, которому неожиданно отказали в сладком. Мне было его жаль, и я томился симпатией к нему.

- Ну и повар у тебя - пальчики оближешь.

- Так сам подбирал.

- А ты все же хвастун.

- Я волжанин, у нас - размах. Стерляжью уху едали?

- Не приходилось.

- Жизнью обойдены, товарищ комполка. Бывало, под грозу сети закинешь есть рыбка! Уха тройная, Ее в деревянную посудину, с лучком, с чесночком, ну и водочки, конечно. А как же! Объедение! Вот кончим войну - к нам на Волгу, в Жигули. И женка у меня - во! А пацанки - волосы чистый лен. У нас народ веселый, озорной; фамилии: Грабановы, Аркановы, Разгуляевы, Петухановы. Иной как свистнет - оглохнешь. Живут у нас весело и рассеянно...

- А без водки можешь? - перебил его идиллические воспоминания.

- Все могу. Могу даже быть счастливым от самого себя!..

А что? Вообще-то, товарищ командир, я тут подзастыл...

- Потому и куражишься?

- Шут его знает - многие пьют, а я попадаюсь. Натура подводит. Мы жигулевские, у нас на пятиалтынный квасу - на рубль плясу. Просторные. От Волги, чать...

* * *

Не спится, думаю о Петуханове. Крепкий мужик, притягательный. "Живут у нас весело и рассеянно". Рисуется или вправду "подзастыл"? Четвертый год войны, краснознаменец, а вот дальше роты не пошел. Почему?.. Повернулся на бок, ладонь под подушку и незаметно уснул.

- Ой, начальник, беда!

Я вскочил от крика. Касим протягивал мне телефонную трубку.

- Что такое? В чем дело?

- Докладывает командир приемно-распределительного батальона старший лейтенант Краснов, На винном заводе на посту убит наш часовой.

- Убит? Кем? Как?..

Молчание.

- Кто убил часового?

- Старший лейтенант Петуханов...

- Что-о?!

18

Ночь темная, звезд нет. Нарзан тянет повод. Копыта зацокали по мостовой. Под черным силуэтом трубы мелькнул огонек, выхватил из ночи ряды бочек, часть заводской стены, упал на склонившегося человека.

- Сюда, товарищ подполковник, - позвал встревоженный голос.

Спешился. Медленно иду по каменистому настилу, освещенному узким пучком света, который тянул меня как на веревке.

Молча расступились, свет упал на молодое солдатское лицо. Оно смотрело в черное небо и было до удивления спокойным. Кто-то за спиной шепнул:

- Одним ударом, наповал...

- Где Петуханов? - спросил у Краснова.

- У меня в штабе.

Резко толкнув дверь, я вошел в полутемную комнату. Свет от шестилинейной керосиновой лампы косо ложился на сгорбившегося Петуханова. Он даже не поднял головы.

- Встать!

Покорность, с которой он стоял передо мной и которая была так несвойственна ему, сразу же меня обезоружила. В его осунувшемся, посеревшем лице, во всей как бы сразу уменьшившейся фигуре была полная отрешенность от всего, окружавшего его. Я физически ощутил, как на меня накатывает непрошеная жалость.

- Закури, - протянул ему пачку папирос.

Он отрицательно качнул головой.

Я вышел в ночь, все такую же беззвездную и тихую. Старший лейтенант Краснов подвел мне коня.

- Вызовите полкового врача и обеспечьте необходимую охрану.

Вдев ногу в стремя, я с трудом поднял отяжелевшее тело в седло. Отпустил повод. Нарзан сам привез меня в лагерь.

Клименко, набросив на плечи одеяло, ждал меня у порога землянки. Взяв повод, увел коня в стойло.

Светлели оконные проемы, под пробуждающимся ветерком качалась пышно расцветшая белая сирень...

Двое суток шло следствие, а на третьи в полк прибыл армейский военный трибунал.

Зал суда крошечный, но без толкотни вместились в него все офицеры полка. На возвышении, за столом, крытым красным полотнищем, сидел военный трибунал во главе с председателем - полковником. Он сказал: