Михаил Дубинский - Женщина в жизни великих и знаменитых людей

— Почему? — озабоченно спросил Гейне.

— По духу товарищества, вероятно. Он любит, когда в его полку прибывает знаменитых людей.

— Если так, — возразил Гейне, собравшись уже с духом, — то вы можете прибавить, что, подобно ему, я явлюсь теперь жертвой треволнений супружеской жизни. Если он будет писать музыку на эти темы, то я могу сочинить либретто. Скажите ему, что счастье мое родилось под дулом пистолета».

Поэт отпраздновал свою свадьбу удивительным образом: он пригласил только тех друзей, которые жили в свободном браке и которым хотел дать достойный пример. С самым серьезным видом умолял он их жениться на своих возлюбленных. Через два дня он составил завещание, в котором единственной своей наследницей назначил Матильду.

Матильда Мира была хорошенькая брюнетка, довольно высокого роста, с блестящими глазами, низким лбом, обрамленным черными волосами, несколько большим ртом, бойким и веселым характером, настоящая парижская гризетка в лучшем смысле слова. Она была по-детски весела, наивно-страстна, болтлива, остроумна по-своему. Все эти качества сделали то, что Гейне прожил с ней двадцать лет, и трудно сказать, когда он чувствовал больше привязанности к ней — в первые ли дни знакомства или в последние годы жизни, когда он, больной и разбитый, лежал неподвижной массой, как труп, в котором удивительным образом сохранились жизненные искры. То, что она не имела понятия о его произведениях, не смущало поэта. Наоборот, обладая двойственной натурой, он в этом именно усматривал хорошую сторону ее привязанности, так как она свидетельствовала, что Матильда любила его не как поэта, а как человека.

Матильда действительно любила его как человека, любила, как она выражалась на своем простом, чуждом грамматике языке, «parce qu'il ess bien». Однажды ей пришлось случайно прочесть (конечно, в переводе) несколько строк из любовного стихотворения Гейне. Она побледнела и тотчас отложила книгу в сторону, сказав, что не может читать такие вещи, в которых муж говорит о других женщинах. Гейне посещал ее по воскресеньям в пансионе, и об одном таком посещении Мейснер рассказывает; «Молодые пансионерки устроили маленький бал, и Гейне позвал меня посмотреть, как будет танцевать его petite femme. Она была больше всех воспитанниц, но, к восторгу своего мужа, танцевала с совершенно детской грацией, точно небольшая девочка. Как счастлив был он в то время, как беспечен в волшебной сфере своей привязанности! Каждая ступень Матильды в ее образовании, особенно в изучении истории и географии, давала ему повод к веселым наблюдениям, то, что она умела перечислять в хронологическом порядке египетских царей лучше, чем он, и сообщила ему неизвестный для него какой-то чудесный случай с Лукрецией, приводило его в безграничный восторг».

Через восемь лет супружеской жизни (в 1843 году) Гейне писал брагу своему Максимилиану: «Моя жена — доброе, естественное, веселое дитя, причудливое, как только может быть француженка, и она не позволяет мне погружаться в меланхолические думы, к которым я так склонен. Вот уже восемь лет, как я люблю ее с нежностью и страстностью, доходящими до баснословного. В это время я испытал много счастья, мучения и блаженства в угрожающих дозах более, чем это нужно для моей чувствительной натуры».

Гейне хотел научить жену по-немецки, но все его старания разбились о природную невосприимчивость Матильды к учению. Только несколько выражений сумел он вбить ей в голову. Особенно ее забавляли почему-то слова «meine Frau», и, узнав, что они означают «моя жена», она тоном насмешки называла себя «meine Frau». К числу усвоенных ею выражений относится также и следующее: «Guten Tag, mein Heir, nehmen sie Platz». Каждого из соотечественников Гейне, посещавших поэта, она встречала этими словами, после чего с громким смехом выбегала из комнаты, что приводило в немалое смущение посетителей.

Постоянное веселое настроение, как уже сказано, не мешало Матильде быть вспыльчивой; но это именно и нравилось поэту. Характер его требовал ссор, движения, и маленькие распри, которыми сплошь и рядом прерывалось однообразие его семейной жизни, служили для него тем же, что гроза для выжженного солнцем поля. В тех случаях, когда уже не было никаких поводов к ссорам и Матильда была воплощением тишины и преданности мужу, Гейне начинал дразнить свою подругу и успокаивался только тогда, когда в прекрасных глазах Матильды появлялся давно знакомый ему огонек. Но раздраженная Матильда переходила уже в наступление, и, чтобы усмирить строптивого ребенка, поэт прибегал к очень простому средству — обещанию принести какой-нибудь подарок. Матильда смягчалась, и в семье снова водворялся мир, купленный парой серег или модной шалью.

Впрочем, не с одной только Матильдой часто ссорился Гейне. У нее был попугай, доставлявший ему немало горя своими бессмысленными криками, и с ним поэт вел постоянную борьбу, конечно в отсутствие Матильды, для которой неприятность, причиненная попугаю, была гораздо чувствительнее неприятности, причиненной ей самой. Поэт так и называл обоих, то есть жену и попугая, «мои две птицы». Однажды Матильда встретила его с грустным лицом и с отчаянием в голосе заявила, что попугай умирает.

— Слава Богу! — ответил Гейне по-немецки, зная, что жена его не поймет. Он, конечно, не решился бы сказать то же самое на знакомом Матильде языке — французском.

Как была Матильда привязана к своему попугаю (его называли Cocotte), видно из следующего случая, который сам Гейне рассказал Мейснеру: «Я вчера был в большой тревоге. Жена моя в 2 часа покончила с туалетом и уехала, обещав вернуться к четырем. Но вот половина пятого, а она не является. Вот уже пять, ее нет. Бьет шесть, ее также нет. Вот половина седьмого, она не идет. Бьет восемь, тревога моя растет. Неужели ей надоел больной человек и она сбежала с каким-нибудь хитрым соблазнителем? В сильнейшей тоске посылаю сиделку в противоположную комнату с просьбой спросить, там ли еще попугай? Да, Кокот еще там. Тут как бы камень у меня свалился с сердца: без Кокот она ни за что не ушла бы».

Когда Гейне повез свою жену в Гамбург, чтобы познакомить ее с родственниками, попугай, конечно, принял почетное участие в их путешествии. «В прекрасный солнечный день, — писал по этому поводу племянник Гейне, — гаврский пароход вошел в гамбургскую гавань. Мы давно уже ждали на пристани прихода этого парохода, желая поскорее увидеть жену Генриха — Матильду. Наконец пароход остановился у пристани, и мы увидели дядю, пополневшего и на вид совершенно здорового, под руку с какой-то дамой величественной наружности, но очень просто одетой в дорожный костюм. Матильда была действительно очень красивая женщина, высокого роста, быть может, несколько слишком полная, но с прелестным личиком, обрамленным каштановыми волосами. За полуоткрытыми ярко-красными губами виднелись зубы ослепительной белизны; глаза, большие и выразительные, блестели в минуты сильного возбуждения, в чем мы не замедлили убедиться.