Михаил Дубинский - Женщина в жизни великих и знаменитых людей

Таким образом, роман Жорж Санд с Альфредом де Мюссе был по счету третьим. Когда она сошлась с поэтом, знаменитая писательница уже отжила свою первую молодость и была почти на семь лет старше своего возлюбленного. Была ли она красива? Многие спорили по этому поводу. Одни говорили, что она красива, другие признавали ее отвратительной. Сама она открыто причисляла себя к уродам, доказывая, что у нее нет грации, которая, как известно, заменяет иногда красоту. Современники изображают ее женщиной невысокого роста, плотного телосложения, с мрачным выражением лица, большими, правда, глазами, но рассеянным взором, желтым цветом кожи, преждевременными морщинами на шее и большим лицом. Одни только руки ее они признавали безусловно красивыми. Сам Мюссе, впрочем, описал ее совершенно иною. «Когда я увидел ее в первый раз, — пишет Мюссе, — она была в женском платье, а не в элегантном мужском костюме, которым так часто себя безобразила. И вела она себя также с истинно женским изяществом, унаследованным ею от своей знатной бабушки. Следы юности лежали еще на ее щеках, великолепные глаза ее ярко блестели, и блеск этот под тенью ее темных густых волос производил поистине чарующее впечатление, поразив меня в самое сердце. На ее лбу лежала печать бесконечности мыслей. Говорила она мало, но твердо».

Что Жорж Санд, несмотря на свою некрасивую наружность, все-таки производила впечатление красивой женщины, доказывает отзыв Гейне, который видел писательницу в то время, когда с ней познакомился Мюссе. По его словам, она напоминала Венеру Милосскую, но только сделанную из черного мрамора, так как на ней было черное атласное платье в момент встречи с германским лириком. Во всяком случае, сильное впечатление, которое она тотчас же произвела на Мюссе, этого баловня женщин, свидетельствует, что в ней было много притягательной силы. И действительно, Мюссе сам впоследствии рассказывал, что он как бы переродился под влиянием этой женщины, что ни до нее, ни после нее он никогда не испытывал такого восторженного состояния, таких приступов любви и счастья, как в дни близкого знакомства с ней. Он уверял, что поэт только тогда может любить искренне, когда сердце его тронуто огнем гениальной женщины, когда ум ее обширен и глубок и в состоянии воспламенить его собственный ум. Поэзия расцвела в его душе, как чудесный цветок, жажда творчества охватила его сильнее, чем когда-либо. Он думал, что обрел наконец любовь и счастье.

Мюссе — один из редких поэтов, относившихся с уважением к «синим чулкам». Он сам говаривал о себе, что представляет в этом отношении полную противоположность родственному его душе Байрону, который питал отвращение к ученым женщинам. Однако пламенная страсть Мюссе не сразу разогрела сердце Авроры, и она медленно уступала его настойчивым ухаживаниям. Сначала на нее произвели приятное впечатление изящные манеры молодого человека, который относился к ней, как к представительнице высшего света, забывая, что она вращалась среди студентов и вела бедную жизнь. Затем ей льстило, что знаменитый поэт обращался к ней с просьбами высказать мнение о его произведениях и любезно предоставлял ей порицать себя. Красота его и любовь играли для нее второстепенное значение. Позднее, впрочем, и она поддалась всепожирающему пламени страсти. О строгости и неуступчивости тут уже не могло быть и речи, тем более что она к тому времени успела развестись с мужем и, следовательно, сделаться совершенно свободной.

Увиделся Мюссе с Жорж Санд в первый раз 15 августа 1833 года на обеде, устроенном редактором незадолго перед тем основанного журнала «Revue des deux mondes». Гостей было много, но среди них была всего одна дама, и по просьбе хозяина повел ее к столу Мюссе. Как рассказывает Брандес, один из участников этого обеда передавал ему в 1870 году, что сближение между Жорж Санд и Мюссе входило в хорошо рассчитанный план дельца Бюлоза. Он заранее объявил своим знакомым: «Пусть их посадят рядком: все женщины считают долгом влюбиться в него, а мужчины — в нее; они, конечно, слюбятся, и какие же тогда рукописи получит журнал!»

Знакомство между двумя великими людьми произошло, может быть, вопреки желанию Жорж Санд, которая раньше страшилась его. Однажды (за полгода до встречи на обеде) она писала Сен-Бёву, что хочет познакомиться с Мюссе, но через некоторое время тому же Сен-Бёву сделала такое замечание в письме: «Взвесив все хорошенько, я не желаю, чтобы знакомили Альфреда де Мюссе со мной. Он — в высшей степени денди, мы друг другу не подходим. Я, в сущности, скорее из любопытства, чем из действительного интереса, хотела его повидать. Но едва ли благоразумно удовлетворять всякое любопытство». Жорж Санд очень метко угадала натуру Мюссе. Действительно, он был денди и совершенно не подходил ей, представительнице парижской богемы, носившей мужской костюм и курившей табак не хуже любого мужчины.

Разница характеров, конечно, обнаружилась не сразу, и первое время после сближения любовники, как сказано, были счастливы. Об этом можно судить хотя бы по дурачествам, которые они себе позволяли в эти розовые дни. Однажды они устроили обед, на котором Мюссе был наряжен в костюм маркиза XVIII века, а Жорж Санд — в платье из папье-маше, в фижмах и мушках. В другой раз Жорж Санд устроила званый обед, на котором Мюссе был переодет молодой нормандской крестьянкой, прислуживавшей у стола. Его никто не узнал. В числе приглашенных находился профессор философии Лерминье, и, чтобы найти ему достойного собеседника, был приглашен клоун Дебюро из театра. Клоун разыгрывал, конечно, свою роль превосходно, выдавая себя за знатного путешественника и члена английской палаты общин. Заботливая хозяйка, желая дать профессору и клоуну померяться познаниями, завела разговор о политике. Но «иностранный дипломат» молчал. Тщетно произносились имена Роберта Пиля, лорда Стэнли, он хранил молчание. Вдруг кто-то упомянул о европейском равновесии. «Член английской палаты общин» неожиданно оживился.

— Знаете ли, — воскликнул он, — каково мое мнение об этом равновесии? А вот какое! — И с этими словами он подбросил тарелку вверх и, поймав на кончик ножа, начал вертеть…

Чтобы облечь свои чувства в соответствующие рамки, любовники уехали в Италию. Там они надеялись встретить рай, в котором на их долю выпали бы роли Адама и Евы… Но во всяком раю бывает змея, и такая змея вдруг предстала пред страстным поэтом также и в итальянском эдеме. Это была скука. Мюссе слишком глубоко погрузился в омут чувства, чтобы быть в состоянии долго там оставаться. По мере того как он все больше и больше пил радости жизни на груди возлюбленной, угасала его страсть, а вместе с ней и поэтическое творчество. Между любовниками начались ссоры — обычные спутники пресыщения. Споры были резкие, неслыханные, продолжавшиеся иногда по целым дням и ночам. Мюссе приходил в исступление. Напряженные нервы его совершенно ослабевали. Он стал тосковать по Парижу. К тому же средств было мало, а жизнь в Венеции, в дорогом отеле, предъявляла свои права, надо было работать, но как было творить при условиях, исключавших всякое вдохновение?