Сара Бернар - Моя двойная жизнь

Крестный втолковывал мне, что в древние времена любили именно так. А когда я говорила, что Федра, на мой взгляд, любит лучше, он брал меня за подбородок со словами:

— Нет, вы только подумайте! Она делает вид, будто не понимает! Хочет, чтобы ей объяснили…

Это было глупо до ужаса; я не понимала, но ни о чем не спрашивала. У человека этого была душа мещанина, неискреннего и распутного. Он не любил меня, потому что я была тощей, однако проявлял ко мне интерес, так как я собиралась стать актрисой. Слово это пробуждало в нем мысли о слабых сторонах нашего искусства. Он не видел в нем красоты, благородства и благотворного могущества.

Тогда я плохо разбиралась во всем этом, но ощущала неловкость в присутствии этого человека, которого видела с детских лет и который был мне почти отцом.

Я не пожелала больше работать над ролью Арикии. И прежде всего потому, что не могла говорить о ней с учительницей, которая и слышать не хотела об этой пьесе.

Тогда я выучила «Урок женам», роль Агнесы мне объясняла мадемуазель де Брабанде. О, милая барышня не видела в том ничего дурного! Вся эта история казалась ей предельно ясной. И когда я повторяла: «Он взял… Он как-то у меня взял ленточку мою! То был подарок ваш, но я не отказала» [14] Мольер Ж.-Б. Пьесы. Урок женам. М., Искусство, 1985 с. 483 (Перевод В. Гиппиуса.) , она улыбалась, простодушно внимая громкому хохоту Мейдье и крестного.

И вот наконец наступил день экзамена. Каждый мне что-то советовал. Но никто не подумал дать единственно нужный совет, а потому никому и в голову не пришло пригласить профессионала, который помог бы мне должным образом подготовиться к экзамену.

Утром я встала с тяжелым сердцем, в голове все смешалось. Мама заказала мне черное шелковое платье с небольшим декольте и пелеринкой в складку. Платье было довольно короткое, а из-под него виднелись панталоны с английской вышивкой, ниспадавшие на ботинки из красновато-коричневой кожи с золотистым отливом. Белая манишка, которая шла поверх черного корсажа, сжимала мою чересчур тонкую шейку; лицо обрамляли беспорядочные пряди расчесанных на прямой пробор волос, и в них ни ленты, ни заколки. Несмотря на прохладное время года, на мне была широкополая соломенная шляпа.

Поглядеть на мой туалет собрались все. Раз двадцать вертелась я в разные стороны. Меня заставили даже сделать реверанс… чтобы посмотреть, как это получается.

Все остались как будто довольны. Пришла «моя милочка» вместе со своим важным мужем и с волнением поцеловала меня. Наша старая Маргарита поставила передо мной чашку холодного бульона, который она так долго и так заботливо варила, что бульон превратился в восхитительное желе, которое я мигом проглотила. Мне не терпелось двинуться в путь. И я так резко поднялась со стула, что платье мое разорвалось, зацепившись за какую-то незаметную щербинку деревянной ножки. Мама рассерженно повернулась в сторону визитера, явившегося минут пять назад и застывшего в немом восхищении.

— Вот видите, что я вам говорила? Все ваши шелка рвутся при малейшем движении.

— Но, — с живостью возразил тот, к кому обращались, — я ведь предупреждал вас, что эта ткань передержана, и потому уступил ее вам по сходной цене.

Говоривший был молодым евреем довольно приятной наружности; родом он был из Голландии и отличался робостью, напористость у него отсутствовала, зато его настойчивости можно было позавидовать. Я знала его с детства. Отец его, богатый коммерсант, дружил с моим дедом по матери, семейство у него было огромное — целое племя. И вот, дав каждому из своих сыновей немного денег, он отправил их попытать счастья в чужие края. Жак, о котором я веду речь, приехал в Париж. Сначала он торговал сдобными хлебцами и совсем еще мальчишкой приносил их мне в монастырь вместе со сладостями, которые посылала мама. Потом, к величайшему своему удивлению, в один из каникулярных дней я видела, как он принес маме несколько рулонов клеенки, которую у нас стелили вместо скатерти за завтраком. Помнится, на одной из них каймой служили медальоны с изображением всех французских королей. На этой самой клеенке мне лучше всего запоминалась история. Затем он стал владельцем довольно элегантной лавчонки, где торговал передержанными шелками. А ныне это один из самых знаменитых парижских ювелиров.

Платье быстро зашили, и, узнав, что оно передержано, я стала обращаться с ним с большей осторожностью.

Но вот наконец мы, то есть мадемуазель де Брабанде, госпожа Герар и я, тронулись в путь в маленьком двухместном фиакре; я была счастлива тем, что фиакр такой маленький, ибо это давало мне возможность расслабиться, препоручив себя ласковым заботам этих двух женщин и разложив на их коленях мое передержанное платье.

Когда я вошла в фойе, предшествующее залу прослушивания, там уже собралось около пятнадцати молодых людей и примерно двадцать девушек, каждую из которых сопровождали мать, отец, тетя, брат или сестра и так далее.

Пахло почему-то бычьими мозгами под ванильным соусом, и от этого тошнота подступила у меня к горлу.

Когда передо мной открылась дверь и все взоры обратились ко мне, я почувствовала, что залилась краской до самого затылка. Госпожа Герар тихонько подхватила меня, а я все оборачивалась, ища руки мадемуазель де Брабанде. Та, смутившись гораздо больше меня, робко следовала за нами, еще более красная, чем я. Все смотрели только на нее, я видела, как девушки подталкивали друг друга локтями, кивая в ее сторону. Одна из них вскочила и подбежала к своей матери:

— Вот это да! Видела напомаженную грымзу?

Бедная моя учительница совсем смешалась, а я рассердилась. Мне она казалась в тысячу раз лучше, чем все эти зауряднейшие, расплывшиеся, хоть и нафуфыренные мамаши. Конечно, мадемуазель де Брабанде была не похожа на них в своем светло-розовом платье и шали, стягивавшей ей плечи и сколотой на груди огромной камеей, не говоря уже о шляпе, края которой были отделаны такими густыми оборками, что это делало ее похожей на монашеский убор. Но главное, мадемуазель де Брабанде резко выделялась на фоне той неприятной среды, в которой мы очутились, исключение составляли человек десять, не больше.

Молодые люди сгрудились возле окон, с громким смехом отпуская сомнительные шуточки, во всяком случае, так мне показалось.

Вдруг дверь распахнулась и на пороге появились раскрасневшаяся девушка и пунцовый молодой человек, только что отыгравшие свою сцену. Каждый из них направился к своим, они стрекотали без умолку, жалуясь друг на друга.

Вызвали мадемуазель Дика-Пети. И я увидела высокую белокурую девушку, очень изысканную, которая встала и пошла без малейшего смущения, лишь на минутку задержавшись, чтобы поцеловать красивую полную женщину, всю бело-розовую и разодетую в пух и прах. «Не бойся, мамочка…» — молвила она, потом добавила еще что-то по-голландски и исчезла в сопровождении молодого человека и худенькой девочки, которые должны были подавать ей реплики.