Даниил Скобцов - Три года революции и гражданской войны на Кубани

В первую очередь я решил побеседовать с тем же К. А. Бескровным, которого продолжал считать наиболее влиятельным членом черноморской фракции и правительства Курганского. В смысле наличия тревоги и неудовлетворенности в этой среде мои ожидания оправдались в полной степени. Стараясь, видно, уклониться от прямого ответа на мои вопросы о том, как он воспринимает создавшееся положение в крае, Бескровный облек

свою первую часть ответа в полушутку, напомнил то же старое краевое правило, что искони у нас на Кубани пастухи табунов рядились водить их лишь «до Покрова», т. е. до первого октября (дня праздника Покрова Пресвятой Богородицы), так вот и он, Бескровный, «ушел из пастухов» и в правительстве уже не состоит.

Совсем не желая свести начатый мною вопрос к полу-шутке, к личному моменту, я изложил нашу линейскую точку зрения на возможный выход из создавшегося положения во имя общегосударственной важности продолжения борьбы с большевиками, каковая в свое время была начата всеми кубанцами в полном согласии и с общего решения. Я указывал Бескровному на общее ухудшение дел на Кубани за время их пятимесячного пребывания у власти. В смысле укрепления местного демократического фронта мы откатились назад, мы оказались оттесненными от возможного влияния на направления дела борьбы с большевиками. Добровольцы, черпая силы и основания в имеющихся сепаратических течениях отдельных кубанских групп, близких к теперешнему правительству, на этом основании вообще опорочивают все мероприятия Кубанского правительства и непозволительно умаляют роль и значение Кубани и кубанцев в борьбе. Правительство оказалось бессильным провести свою программу, ибо сама эта программа при свете действительности оказалась невыполнимой. Проводить же чужую программу – нашу линейскую – у него не было, очевидно, достаточной воли и достаточно объективных данных.

У нас, линейцев, руки развязаны в отношении добровольцев. Никакого повода заподазривать наши стремления к восстановлению Государства Российского у добровольцев нет. Если большинство рады согласилось бы не вставлять нам палки в колеса, то мы с энергией правительства, у которого руки развязаны в отношении открыто заявленной программы, приступили бы вместе с тем к последовательной борьбе с нежелательным уклоном добровольцев в сторону реставрации отжившего старого.

Если же теперешнее большинство уверено в том, что его программа соответствует требованиям большинства населения края, то пусть оно рискнет на роспуск рады с назначением новых выборов или предоставит это сделать нам, конечно, с гарантией в обоих случаях полного беспристрастия и полного соответствия свободы печати и свободы голосования.

Бескровный выслушал все это как будто со вниманием, потом переменил тему разговора и стал развивать мысль, что хорошо было бы подумать о подготовке работоспособной кубанской молодежи и хотя бы небольшой ее части дать возможность получить воспитание вне обстановки гражданской войны; этих отобранных молодых людей (в том числе сына К. А. Бескровного), – развивал свою идею Бескровный, – надлежит послать в Северную Америку, ассигновавши на это соответствующую сумму денег из краевой казны. В качестве старших руководителей с ними должны поехать один-два кубанских общественных деятеля. На последних могло бы быть возложено дополнительное поручение экономического значения: забота о своевременном снабжении Кубани манильским шпагатом и т. и. А в заключение снова в виде полушутки: «Пойидимо з Вами, Д. Е., в Америку шпагату купувати»… На мой вопрос: «Что это всерьез или в шутку?» – он отозвался, что по его мнению серьезно лишь то, что из дела борьбы с большевиками у нас с добровольцами ничего путного не выйдет, что это дело обреченное…

Потерпев здесь неудачу, я сделал попытку переговорить со своими бывшими школьными товарищами, с Гр. В. Омельченко и П. Л. Макаренко, но они от немедленного ответа на непосредственно поставленные им вопросы уклонились, пообещав предварительно посовещаться у себя. Когда я сообщил им о моей попытке договориться с Бескровным, то оба они единодушно заявили, что этот последний не оправдал их надежд и в данный момент в их группе особого значения не имеет… П. Л. Макаренко иронически заметил: «Вин у нас философ»… По существу же моего вопроса они тоже ничего определенного не сказали, сославшись на скорый созыв Краевой рады, когда и будет вынесено общее решение…

Войсковой атаман А. П. Филимонов, при встрече с ним, высказался с большим пессимизмом о наших кубанских делах, в разговоре даже бросил фразу, что «при первом серьезном политическом осложнении вожаки черноморско-радянского большинства рискуют быть уничтоженными», и тут же демонстрировал полное свое бессилие предотвратить несчастье… Что же делать?

По моей инициативе с согласия войскового атамана во дворце состоялись два совещания. На первом из них были общественные деятели из членов Краевой рады, а также и другие лица. Последние, как и мы – члены рады – разделяли опасение, что острый кризис петлюровского движения по популярному тогда слогану – «в вагоне директория, а под вагоном вся территория» – не мог не вызывать в радянско-черноморских кругах какой-то опасной для общего противобольшевистского дела реакции. Все признавали, что прежде всего нужно возвратить Краевому правительству свободу действия, прекратить недопустимую форму его зависимости от не несущих прямой ответственности радянских группировок. Должно быть также парализовано вмешательство во внутренние кубанские дела «Особого совещания» и его агентов, должны быть приведены к окончанию так долго затянувшиеся переговоры о создании южно-российской власти. Все участвовавшие в собрании при этом признали, что вся предыдущая практика краевого правительства Курганского не давала надежды на его способность провести в жизнь общественно-необходимые мероприятия. Ставился вопрос о его неотложной смене, о чем и раньше уже говорилось в кругах радянского большинства. Но там хотели видеть свой состав правительства: И. Л. Макаренко в качестве председателя, полковники Роговцев, Гончаров и прочие в качестве членов его, – претензии и честолюбие которых не соответствовали их подготовленности к ведению общекраевого дела – управления. Но при наличии данного большинства в Краевой раде другой состав правительства провести было невозможно. Определялся, следовательно, вопрос о неотложности роспуска данной Краевой рады и назначение новых выборов, возможность чего при данном большинстве представлялась очень сомнительной.

Было бесспорно, что с точки зрения политической новые выборы дали бы более сознательный и более устойчивый в своих взглядах контингент депутатов. Существующая рада избиралась в свое время наспех, когда отдельные населенные пункты еще не были освобождены от большевиков и впоследствии «дополнительно» досылались населенными пунктами скорее по назначению, чем по выборам. Но с точки зрения юридической акт атамана о роспуске Краевой рады без ее о том предварительного постановления мог подвергнуться серьезному оспариванию. Впрочем, в ответе запрошенных о том юристов указывалось, что Краевая рада 1918 года не была преемственно связана с радой 1917 года и вышла из государственного переворота… В среде самой Краевой рады немало было сомнений относительно правильности избрания многих ее членов. Мне лично представлялось целесообразнее принять на себя одиум малой юридической обоснованности акта роспуска рады, утерявшей сознание своей ответственности перед всем множеством краевого населения. Но при голосовании этого вопроса большинство собравшихся воздержалось от подачи голоса. Я остался в меньшинстве. Войсковой атаман тем не менее предложил мне принять на себя ответственность за роспуск прежней рады и составить новое правительство. Сам войсковой атаман, правда, соглашался отдать приказ о созыве Краевой рады нового состава, причем для подкрепления своей воли к этому и как бы для ободрения меня указал на надежную поддержку нас в этом начинании со стороны хорошо дисциплинированного гвардейского дивизиона, всегда готового к выполнению наших приказов… Я не мог пойти на подобную комбинацию.