Владимир Броневский - Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год

Безобразные получеловеки – нищие – бродят и ползают здесь такими толпами, что сей час родится вопрос: от чего так их много? Набожность здешних католиков, почитающих первейшей добродетелью не отказывать просящему милостыни, сделали нищенство прибыточным ремеслом. Вообще большая часть народа, по известному в Италии выражению, il Dolce, fare nient! работает ни больше, ни меньше, сколько надобно, чтобы не умереть с голода, на что при изобилии и дешевизне съестных припасов потребно очень мало; но чтобы не работать и ничего не делать, в чем итальянская чернь полагает все свое счастье, нищие с намерением растравляют у себя на теле раны, радуются, если сделались они неизлечимыми, и в сем случае состояние нищего несравненно лучше обеспечено, нежели трудолюбивого поденщика. Всего неприятнее видеть их на морской набережной, куда лучшее общество перед вечером выходит для прогулки: тут открывают они застарелые раны, исковерканные члены, снедаемые насекомыми, покрытые грязью и отвратительной нечистотой; жалобными страдальческими воплями вымучивают они подаяние. Нижние жилья больших домов, из человеколюбия, оставляются для убежища этих лазаронов ; но они ночью, и даже в дурную погоду валяются по улицам и скрываются в портиках и подъездах. Один раз, идучи в театр, подал я нищему полталера; бывший со мной английский офицер сказал: «Конечно, вы не знаете, что сии несчастные существа не имеют нужды в подаянии; я могу вас уверить, потому что знаю это по опыту. Один нищий казался мне совсем умирающим; вынув испанский дублон (32 талера), спросил я у него: если у тебя такая сдача, так вот тебе талер. Казалось, прежде едва мог говорить он, а тут твердым голосом просил меня дойти до его жилища, и когда я согласился, то побежал впереди меня, хотя за минуту пред тем ноги у него были ужасно скорчены. Еще более удивился я, когда этот нищий вынес из своего подземелья четыре довольно больших мешочка, полных червонцами. Здесь есть такие, которые собирают по десяти тысяч червонных и более: недавно один из них перед смертью отказал своей дочери 10 000 талеров, а 5000 положил на украшение церкви своего прихода».

Здесь почти каждый день находят то убитых, то убийц. Воровство предоставлено черни, а убийства производятся порядочными людьми. Плуты из сословия лазаронов составляют другой класс нищих. Их разделить можно на плутов, убийц и так называемых благоразумных разбойников. Первые, под именем баронов без баронств, всегда хорошо одеты. В кофейных и картежных домах, в театрах и везде, смеючись, обманывают они друг друга, и если удастся им вытащить часы у иностранца, то похваляются этим точно так, как бы сделали доброе дело. Дерзость их невероятна. Один раз, когда шел я к министру обедать, встретился со мной такой барон верхом на прекрасной лошади, сказав, что он три дня не ел, просил у меня на шоколад; я предложил ему идти на мою квартиру, где не только могу накормить его, но надеюсь сделать ему некоторую помощь; плут, приметив, что одна рука была у меня ранена и на перевязке, как бы в знак благодарности сжав крепко другую, начал обыскивать мои карманы, вытащил талер, дал шпоры и ускакал.

Нищий, ожесточенный сердцем, еще имеющий телесную силу, среди дня не успев украсть потихоньку, часто убивает человека, не находя у него в карманах ни копейки. Кинжалы сих убийц служат тайному мщению за весьма умеренную плату. От них должно очень остерегаться, и потому даже с позволения правительства многие носят пистолеты и палки с кинжалами. Здешняя чернь почитает воровство проворством; посторонние, если и видят, никогда не мешают: это воровство стоило жизни лучшего из матросов наших. Вор, выдернув из кармана платок, побежал по улице; другой, стоявший за углом дома, поразил матроса кинжалом в сердце. Убийца скрылся в монастырь, имеющий право салвогардии. Полицеймейстер ничего не мог сделать, но по ходатайству министра нашего король приказал выдать убийцу; а монахи выпустили его и дали способ уйти, за что лишены сего права. Эта необыкновенная строгость удивила духовенство, и гвардия после сражения с разбойниками привела всю шайку их и с атаманом.

Последний класс, благоразумные разбойники, составляют многочисленное сословие. Рассеянные по всему острову, они повинуются атаману; нынешний, под именем графа, скорым и неукоснительным мщением приводил всех в трепет. Он до того распространил власть свою, что покупали у него предохранительные билеты, с которыми в городе, в дороге и в зáмках были уже безопасны. Притесненные в судах, доказав ему справедливость своего дела, также получали удовлетворение. Судью убивали на улице или отравляли ядом; в первом случае обыкновенно прикалывали к кафтану его записку, за что он убит, и большей частью лаконическим словом: за взятки ! Словом, излишняя власть дворянства, ненаказанность их преступлений, медленность и трудность правосудия воздерживалась карательным кинжалом его атамана. Правительство, слишком слабое и кроткое, кажется, не имеет уже ни силы, ни воли истребить столь глубоко вкоренившееся зло. Хотя во всех округах содержится достаточное число сбиров , так называемых полицейских сыщиков, но об них только три слова: они богаты, толсты и ленивы.

Флора, публичный сад, составляет наилучшее украшение Палермо; двумя проспектами разделяется он на четыре куртины. Одна представляет несколько островов с беседками и разных видов китайскими мостиками. Другая, английский сад, где дубы, кипарисы, платаны сочетаны с плодовитыми деревьями и благоухающими кустами роз, лаванды, лилий и ясминов. Третья насаждена редкими деревьями других частей света. Последняя куртина еще не кончена, она назначена для развалин. Восемь проспектов выходят из центра и в конце всех видны беседки или какое-либо иное здание; по сторонам оных крытые померанцевые аллеи, множество цитронных и апельсинных дерев, вместе с душистыми цветами, наполняют воздух благовонием. В центре сада, на осьмиугольной площади, обставленной клетками певчих птиц, и прекраснейшими статуями, стоит прекрасный фонтан, в мраморном бассейне коего плавают золотые рыбки. Другой фонтан в конце аллеи представляет Панорму (древнее название Палермо) в виде коронованной женщины, у которой внизу орел (герб Сицилии) и эмблема верности в подножии; древняя, превосходной работы группа.

В день рождения королевы сад и город был иллюминован. Померанцевые проспекты являли взору темно-зеленого цвета стену, усыпанную блестящими звездочками, между коими чрез некоторые расстояния поставлены были пирамиды, горящие белым огнем. Крытые аллеи, увешанные разноцветными фонарями, изображали, как на декорации, перспективу аркад. Фонтаны в чистых хрусталях дробили розовые, синие и фиолетовые огни. Вдали духовая музыка, вблизи грустная гармоника, и дамы в белых одеждах, как тени, гуляющие в Елисейских полях, представляли прелестное разнообразие, и Флора была в таком виде и убранстве, в каком стихотворцы описали нам волшебные сады. На набережной многолюдство кипело подобно волнам моря. Кареты, фаэтоны кружились и едва могли двигаться, смешавшись с народной толпой, дома на набережной горели соединенным огнем. Прекрасная Толедо украшена была прозрачными картинами. Палермо, объятый пламенем, казалось, погибал. На каждом шагу взор останавливался; но зритель от тесноты волей и неволей должен был идти вперед. Галантерейные лавки, модные магазейны и кофейные дома, находящиеся в нижних этажах, столь разнообразно освещены были, что Тодело являлась в блистательнейшем своем виде. Лампы, граненых хрусталей люстры, зеркальные подсвечники, шары с водой бросали свет свой на бронзы, серебро, искусно развешенные ткани, и вместе с разноцветными фонарями, помещенными на сводах ворот и на колоннах крылец и подъездов, дробя, преломляя, отбрасывая множество лучей, распространяли блеск и представляли миллионы светил, как бы силой чародейства сведенных сюда с небесного свода.