Николай Муравьев-Карсский - Собственные записки. 1811–1816

– J’ai sauvé toute l’artillerie russe, qui allait s’embarrasser dans un défile par l’inadvertance d’un jeune officier inexpérimenté. [124]

Неприятель находился в то время от нас верстах в сорока. В 1812 году Кроссар явился к нам в армию в странной одежде. Мундира он еще не имел; он был в шубе, в ямских рукавицах и в какой-то смешной шапке. В сем одеянии явился он на форпосты, где казаки сочли его за неприятеля, взяли в плен, говорят, побили плетьми и представили обратно в главную квартиру; по крайней мере, так рассказывают.

В первый день прибытия нашего под Бауцен главная квартира ночевала в городе. Моя квартира с товарищами была недалеко от Герлицкой заставы. Я видел, как прусская армия проходила через город. Она несколько собралась после Люценского сражения; но офицеры и солдаты, полагая нас причиной неудачи под Люценом, хмурились и уже не теми глазами на нас смотрели, однако же с увлечением желали снова сразиться с неприятелем. На мою квартиру зашел прусский вольнослужащий стрелок, которому едва было пятнадцать лет. Видный мальчик этот изнурился от больших переходов, просил поесть, и его накормили. Он вычистил свой штуцер и уснул в углу крепким сном. Мы на другой день узнали, что он был курляндский дворянин Фитингоф, учился в каком-то университете в Пруссии, где, по-видимому, был оставлен без пособия небогатыми родителями, о которых он давно известий не имел. Видя, что товарищи его, студенты, определялись в службу, он вступил в сообщество их стрелком и был во все время сражения под Люценом. Жалок был бедный мальчик, который нуждался в деньгах, но не просил их. Однако же мы догадались и помогли ему, за что он много благодарил нас и, подкрепив силы свои, побежал за город к своему баталиону.

Главная квартира перешла в селение Штейнберг, лежащее верстах в четырех от города. Государь отделился от оной и занял другое большое селение, несколько в стороне. В Штейнберге мы провели дня два без всякого дела, живя на открытом воздухе. Для препровождения скуки я прочел «The vicar of Wakefield», [125]книгу, которую в Бауцене купил.

Бауценские ворота завалили и сделали бойницы для стрелков; но немцы так привержены к своим жилищам, что, видя сии приготовления к упорному сражению, они не оставили города, потерпели много, но зато спасли имущество свое.

6 или 7 мая брат Александр прибыл в армию и был прикомандирован к главной квартире. Того же числа последовало новое расписание нашим офицерам, и меня назначили дивизионным квартирмейстером к легкой гвардейской кавалерийской дивизии, состоящей из полков лейб-гвардии Драгунского, лейб-гвардии Уланского, Гусарского и Казачьего; из них Казачий полк находился постоянно при государе, в главной квартире.

Дивизионный командир был генерал-майор Антон Степанович Чаликов, человек немолодой, но веселый и чудак; он был довольно умен и имел некоторое образование. Служа у великого князя, он нашел выгодным представлять из себя шута и, наконец, так привык к сему, что двух слов не мог сказать без рифмы, что всех смешило. Чаликов был командиром лейб-гвардии Уланского полка; он числился более 40 лет в службе, был весь седой и в морщинах, но продолжал бодрствовать в оправдание пословицы «седина на лбу, а черт в ребре» . Он был большой крикун и хлопотун, но бестолков. Лейб-драгунского полка командиром был генерал-майор Чичерин; его прозвали le gentilhomme de la chambre, [126]и в самом деле он был более похож на придворного человека, чем на военного. Лейб-гусарский полк был в откомандировке; он после присоединился к своей дивизии, отчего я мало был знаком с офицерами сего полка.

Как я долгое время продолжал службу с сей дивизии, то я назову офицеров двух первых полков, с которыми я был знаком, чтобы дать понятие о новом обществе, в которое я вступил. Они были вообще люди храбрые, но вели жизнь распутную: пили, играли в карты, буянили. Знаясь с ними, мне случалось выходить по вечерам из границ умеренности; но после перемирия я переменил сей род жизни. Игроком я не был. Меня любили в дивизии, и если б я тогда был постарее и опытнее, то мог бы иметь влияние между людьми, не получившими большого воспитания и лишенными обыкновенного образования.

В Лейб-уланском полку первыми лицами в обществе офицеров считались Марков, Жаке, Крещенский, Черкасов, Иоселиян, Колчевской, Гофман, Шишкин, Воейков, двое Заборинских, Глазенап, Альбединский, Вейс и пр., все отличавшиеся храбростью.

Иван Васильевич Марков тогда был поручиком; я с ним в Петербурге был еще несколько знаком; он их всех честнее был, но горлан, очень любил выпить или, как говорилось у них, протащить; играл в карты, любил буянить и всегда был в венерической болезни.

Николай Николаевич Жаке , полковой квартирмейстер. Никакое количество водки не могло его сбить с ног; от венерических болезней у него нос был с небольшим провалом, и голос всегда охриплый; ему было за 30 лет, в деле он вооружался пикой и отправлялся во фланкеры. Признавали его пьяным только тогда, когда он сипучим своим голосом повторял затверженные им слова, единственные, которые он по-французски знал: «C’est ne pas la naissance, c’est la seule vertu qui fait la différence». [127]Его произвели в полковники и дали какой-то уланский полк; слышно, что он совсем спился и умер.

Крещенский был адъютантом у Чаликова, слабого здоровья, хороший малый, храбрый, пил поумереннее товарищей и знал свое дело.

Николай Львович Черкасов , полковой адъютант, человек неприятный, неуживчивый и, говорили, бесчестный; его офицеры не терпели, потому что он был доносчиком на них у генерала, большой хвастун, пил поменьше других.

Иоселиян , родом имеретин, необыкновенного роста, силы и храбрости, бедный, простой и смирный; он имел пять или шесть ран. В полку рассказывали, как в кампании 1812 года Иоселиян, увидев однажды, что человек 12 вооруженных французов забрались в сарай, слез с лошади, взял пику и в сопровождении одного улана молдованца, по имени Кариов, бросился в сарай и переколол их всех.

Полковник Колчевской простой малый и горький пьяница.

Гофман был еще молодым офицером в то время и прислан в полк под покровительство Маркова, с которым он вместе жил. Думать можно, что полковой дядюшка его Марков не упустил случая сделать достойного себе племянничка.

Шишкин , очень молодой человек, но бойкий и чахнул от пьянства и фрянок. [128]

Воейков , друг и приятель Маркова, имел более других образования, но был задорен, дерзок и крикун.

Два брата Заборинских также любили выпить.

Альбединский был порядочнее многих в полку; я с ним позже познакомился; казалось, что его не любили товарищи. В обратное следование наше через город Шалон во Франции он вступил в масонскую ложу и был ревностным членом этого общества.