Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

Кажется, писал тебе, что получил письмо от В. С. Яковлева, письма от Волнянского и Перонко. Второе письмо очень типично и интересно, по общему тону глубоко печально. Соберусь и отвечу им. Давай, родная детка, твою мордочку, глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Целуй всех. А.

Дорогая моя женушка!

Нахожусь с поручением на отлете, почему ни тебе не могу писать за хлопотами, ни от тебя не получаю писем. Последнее твое письмо – от 17.VII, где ты пишешь о получении денег. На мой взгляд, у нашей невесты денег маловато… 215 руб., это рублей 12 в год процентов или 1 рубль в месяц, или 3 коп. в день… Дочка на свои деньги даже и булки не может купить в наше дорогое время.

У Григоровых, конечно, супружеского благополучия ожидать трудно, особенно теперь, в войну, когда все трещит кверх дном: государства, народы… что такое семьи по сравнению с этими группами… А у mad-e Григоровой есть и другие шансы на несчастье. 1) Как-то неожиданно для меня все сестры оказались несолидными, кроме, может быть, одной, которой муж оказался пьяницей… секрет женского и жениного сердца – оставаться при этом верной; 2) дебютировали они ошибочно – преждевременной связью, а затем торопливым формально выполненным обрядом. Первичные побуждения Алек[сандра] Мих[айловича] были чисто физические, другие может быть и прилепились потом, но вдогонку, по нужде. Теперь война, вынужденная жизнь врозь, когда только нравственные узы еще могут держаться, а другие… могут потухнуть, как огонь без дров. Сколько слышишь разных вещей, неожиданных, грандиозных по сложности и драматизму… даже Пенелопам начинает надоедать ожидание своих Одиссеев. Как-то я прочитал стихотворение (кажется, Гиппиус), которое коротко и запомнилось легко… может быть, перевру:

Стиль неважный, но мысль верная: чувству чуждо расставание, пространство губит всякое чувство и кроет его покровом забвения… Ах, если бы войну вскрыть по всем ее швам, по всем ее многосложным влияниям и отзвукам… что бы тогда открыли и какой конечный суд вынесли бы ее великому значению… Историки, как дети на берегу моря, бросаются на самые яркие камни, забывая про более скромные, про песок, про глину… я боюсь, что и о нашей войне они скажут свое слово, как дети, т. е. по более пышным и ярким канвам.

А Алек[сандра] Мих[айловича] – возвращусь к нему – жестоко жалко; он должен страдать особенно сильно. Ведь ему раньше всякий пустяк казался страшным ударом по самолюбию, часто он кричал прямо зря, что же он теперь чувствует и переживает, когда он в плену, о ходе войны знает из вражеских уст, когда он должен стоять в стороне от великих событий… а тут еще семейный обрыв или развал… это, действительно, тяжко.

Переставал писать, чтобы написать донесение. С полчаса тому назад прекратилась сильная стрельба и вынудила меня обратить на это внимание. Мы так привыкаем к этому грохоту, что некоторые из нас просыпаются, когда его нет.

Мой Пав[ел] Тимоф[еевич] должен будет вернуться обратно, так как начало занятий в В[оенной] академии откладывается на первое ноября. Во всяком случае, он побудет у папы, порасскажет ему то-сё, а он напишет тебе, да и мне из Петрограда понавезет новостей.

Где у тебя делась Таня, и почему об Осиповом Георгии она узнает только через неделю? На пикнике она была! Думаем с Осипом, что ты отпустила ее к своим в день твоего возвращения из поездки по сестрам. Получил Осип Георгия механически – принес писарь из канцелярии и получил его расписку. Он о получении сказал Игнату, а этот забыл… так и вышло. Выпали такие 2–3 дня, что я ездил на автомобиле и Осипа не было со мною, да и от нашей канцелярии я был далеко.

О Леле Чарторижской я мало что знаю. Твою просьбу о здоровье жениха помню, а все остальное прошло мимо. Мы с ней на эту тему говорили порядочно, и это меня успокаивает… Ведь у них могло зайти и дальше при той обстановке, которую ей пришлось переживать, и если Леля так охотно возвращалась со мною к ее истории, то это уже говорит, что она может это себе позволить… Я думаю, что мать была довольна таким концом, сужу по словам Ив[ана] Львовича: «Нет, это было бы нехорошо для нее… он не подходит». Одна Леля еще, кажется, не решила этого вопроса в полной его исчерпанности: «Я не знаю, – говорила она мне задумчиво, глядя куда-то в сторону, – действительно ли я правильно решила». Намекала ли она этим на не потухшую еще любовь, боялась ли за него – что с ним, неустойчивым, выйдет без нее, или думала что-либо другое – я не догадался. Вера еще девует, кажется по-старому болезненная. Леля работает в два приема: в прошлом году, потом имела перерыв в 4 или 6 месяцев, а теперь опять. Отряд ее производит хорошее впечатление, но… постоянная масса офицеров – артиллеристы, летчики, пехотинцы, – которую я там видел, упрощенная обстановка, перемешивание с мужчинами, ругающаяся, выполняющая обязанности перед природой солдатчина, раскрытые больные, из которых некоторым надо вставлять катетер… как это все должно действовать и на стыдливость, и на нервы, и на половую сторону, и на взгляды. Кого такая обстановка не дожмет донизу?

Жду, цыпка, кипу твоих писем. Давай губки и глазки, а также себя самое, и нашу троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Кланяйся всем и целуй. А.

Дорогая моя и ненаглядная женушка!

Получил от тебя сегодня два письма от 22 и 23.VII (№ 147 и 148) и полон их ровным и теплым настроением. Относительно Гени я и думаю, что арифметика, а за нею и прочая математика придут к нему – с годами – сами собой. Я также в станичной школе и в первом классе чувствовал себя по задачам очень печально, но уже со второго класса выровнялся и затем по математике шел всегда очень сильно… сильно, никогда не готовя уроков. Вся задача (педагогическая) с ним – это приучить его к систематическому труду, т. е. в его обстановке к постоянному приготовлению уроков. У него способности блестящие, и они могут его испортить, давая ему все слишком легко. А между тем без привычки к труду в жизни не хватит и самых выдающихся способностей… жизнь становится сложнее и труднее, борьба за существование злее, наука больше, специализация у́же и тоньше. Только паруя способности с умением работать можно стать борцом, пробить себе дорогу и принести людям пользу… в размере полученных от Бога дарований.

Я тебе уже писал, что третье предложение мне места сорвалось, и я вновь в ожидании. Сегодня я получил уведомление, что по фронту занесен кандидатом на дивизию; это очень большая удача, так как моему генеральству нет еще и года (с 24 авг. 1915 года), а между тем я знаю Ген[ерального] шт[аба] генералов, которые уже 2 года генеральствуют и кандидатами еще не значатся. Мое занесение означает, что при случайности я могу быстро получить дивизию – конечно, при случайности очень большой. Во всяком случае, занесению я уже рад потому (в связи с тремя предложениями), что оно показывает на хорошо стоящие мои фонды. За повышениями я не гонюсь (хочу работать, это главное), но оставаться неоцененным мне было бы грустно.