Бранислав Ятич - Шаляпин против Эйфелевой башни

– Ты говоришь о новой религии… Но разве ты не утверждал, что религия опиум для народа?

– Да, старая религия, поповская религия беспомощных и лицемеров! – вспылил Горький. На лице у него выступили красные пятна. – «Подставь и правую щеку…». Это вот для чего. Чтобы можно было меня обдирать еще и еще, чтобы содрать последний лоскуток кожи с моей спины! А я говорю о новой религии, религии людей сильных, способных изменить мир!

– Но разве религия не подразумевает слепого повиновения? Что будет с теми, кто не захочет принять вашу истину, вашу религию?

– Кто не с нами, тот против нас! – Горький исподлобья кинул быстрый взгляд на Шаляпина. – Запомни это, – глухо добавил он.

Этот разговор оставил глубокий след в душе Шаляпина. Он долго думал о словах Горького, вызвавших у него множество недоуменных вопросов.

Через некоторое время он вернулся к этой теме в Гурзуфе, где жил Коровин.

– Я не политик и не философ, – говорил он Коровину. – Горький утверждает, что религия – опиум для народа. Не знаю… Не знаю, кто и где решает, чей Бог лучше – православный, католический или протестантский… Не знаю, нужны ли вообще эти дискуссии… Но я знаю, что когда я вхожу в церковь и слышу „Христос воскресе из мертвых”, я чувствую, что я возношусь над землей… Есть что-то, что выше нас…

– Разумеется, Бог, – отвечал Коровин, не переставая работать. – Ведь человек несовершенен. Он вовсе не венец творения. Он – часть Универсума. И ему не дано устраивать мир по своему образу и подобию. Ему дано только, совершенствуя себя, стремиться к подобию с Богом. Итак, эволюция, а не революция. Когда человек изменит себя, он изменит и мир вокруг себя, будет жить лучше, справедливее и счастливее. А попытки изменить мир путем насилия ни к чему хорошему не приведут.

– Вот и я так думаю. Над нами есть Вышняя сила, Божий промысел… Я, может, недостаточно умен, чтобы судить о таких вещах. Все, что я знаю, я знаю как певец. Например, знаю, что тысячи лет люди страдали и плакали над нашим «Надгробным рыданием». Только представь, какие бы выросли сталактиты, как теперь говорят, «планетарных размеров», если собрать все слезы боли и радости, пролитые во всех церквях мира! В жизни много печального и много радостного, а для меня самая большая радость, когда душа воскресает через духовные мелодии…

– Вот этого чувства и держись, – посоветовал Коровин. – Оставь ты Горького! Пусть говорит, что хочет.

Шаляпин задумался.

– А все-таки я верю Горькому, – сказал он, помолчав. – Он искренне страдает из-за того, что наш народ живет в нищете. И стремится облегчить его страдания. Сколько я ему не давал денег, я верю, что он ни копейки не взял себе. Все потрачено на помощь рабочим, на их образование, на лечение…

– И на покупку оружия, – добавил Коровин.

– Может быть… Нет, конечно, и на покупку оружия… Но он одержим большой, благородной идеей, он хочет осуществить ее как можно скорее, кратчайшим путем, не выбирая средств…

– Федя! – снова прервал его Коровин. – Все это глупости. Сказано: «Не убий!». Не может быть большой цели, ради которой стоит преступать Божью заповедь. Кто убил человека, убил Бога. И речи не может быть о том, чтобы таким путем построить что-нибудь хорошее.

– Не хочешь же ты сказать, что Горький глуп.

– Он не глуп, а одержим гордыней. И он, и его товарищи. А гордыня – один из самых страшных грехов. Если ты умен, а поддаешься гордыне, то твой грех еще больше…

– Что же ожидает Россию? – вздохнул Шаляпин.

– Я думаю, ужасные вещи.

– Ты думаешь?

– Да. Это страшные люди.

Некоторое время они молчали. Слышно было только шуршание кисти по полотну.

– Поди сюда, – позвал его Коровин.

Шаляпин подошел к мольберту с законченной картиной. Это была «Лунная ночь». Коровин очевидно был доволен.

– Вот тебе и вся премудрость, – сказал он, – следовать своему жизненному призванию. Бог дал нам талант, и наше дело его уважать и развивать, обращаться к миру через искусство. Думаешь, это ничего не значит? Или что это мало? Нет, братец мой! Подумай только, сколько человеческих душ ты разбудил своим искусством! Сколько тех, кому ты принес радость и красоту, облагородил и подтолкнул переменить свою жизнь, привел к добру. В этом и заключается смысл нашего пребывания на земле, наша святая миссия. А не в том, чтобы разрушать государства и создавать новые. Пусть этим занимаются другие, как этот твой Горький.

– А мне все это кажется недостаточным, – возразил ему Шаляпин. – Я бы хотел сделать намного больше. Я много пожертвовал денег на благотворительные цели, но мне хочется сделать что-то более прочное, например, основать свою школу, в которой я обучал бы молодых певцов, передавал им свои знания, взгляды, вкусы… Я давно размышляю об этом. Правда, раньше я гнал от себя эту мысль. Мне казалось, что с нашими певцами у меня ничего не получится. Они самоуверенны, не любят учиться, они сами все знают… А теперь?.. Не знаю, может, что-то и получится…

Лицо его приняло лукавое выражение:

– Я уже тут кое-что присмотрел, недалеко, в Суук-Су…

Суук-Су был известен своей скалой, наклонно стоявшей высоко над морем. Известный инженер Березин купил скалу и построил на ней великолепный замок фантастического вида.

Березин женился на молодой девушке из низшего сословия, Ольге Михайловне Соловьевой, которая работала у него служанкой. Инженер вскоре умер, и она унаследовала его огромное состояние, в том числе и имение «Орлиное гнездо» в Суук-Су. Энергичная и предприимчивая, она превратила свое имение в курорт. Там и поселился Шаляпин со своей семьей.

Шаляпин был в восторге от великолепных видов этого необычного места. Ему казалось, что лучшего места для замка искусств найти невозможно. Не раз он уговаривал Ольгу Михайловну продать ему «Орлиное гнездо»:

– А что, если здесь построить замок искусства?.. Я соберу даровитую и серьезную молодежь, и мы будем плодотворно трудиться на благо родного искусства.

Но Ольга Михайловна была неумолима:

– Знаете ли, голубчик, – говорила она Шаляпину, – здесь ничего не продается! Гостить – милости просим, а о продаже и речи быть не может.

Однажды решили большой компанией поехать к рыбакам под гору Аю-Даг. Нагрузив лодку разной снедью и прекрасным старым вином из подвалов Суук-Су, как только стало смеркаться, отплыли к Аю-Дагу. Прихватили с собой и итальянский оркестр мандолинистов, который выступал в парке курорта. Там их уже ждали рыбаки: на берегу стояли треножники с подвешенными огромными котлами, в которых варилась уха. На костре жарилась вкусная морская рыба.

Настроение у всех было отличное. Пили прекрасное крымское вино под аккомпанемент итальянского оркестра. Сгущались сумерки, и наступала ночь. С моря подул ветерок; стало свежо, и снова разожгли большой костер. Огромная луна освещала все вокруг.