Валентин Аккуратов - Лед и пепел

Смит радостно заулыбался и стал обнимать Черевичного. Дом паромщика был рядом, на берегу речки, одноэтажный, из толстых плавниковых бревен, в одну комнату. правда, комната большая, где было все вместе, как в русской избе, — кухня, спальня и столовая Грубая мебель, широкий стол, длинная лавка — все, видно, сделано своими руками. На этом фоне инородными выглядели холодильник и радиола. Две женщины, одна лет шестидесяти, с добрыми серыми глазами, другая совсем молодая, похожая на мать, в спортивных брюках и свитере, приветливо улыбались нам.

— Миссис Смит и мисс Катерина, — представил нас глава дома и, указывая на нас, грозно произнес: — Рашен пайлот, олрайт большивик!

Женщины растерянно сделали книксен и бросились накрывать стол. Старшая что–то говорила Смиту, а младшая засмеялась и отрицательно затрясла головой. Савельев перевел:

— Она говорит, что отец стал болтуном и зря пугает их большевиками, что вы ничем не отличаетесь от американских офицеров, но только скромнее, вежливее.

— Мистер Савельев, будет ли удобным спросить, кто была мать миссис Смит? Уж очень она похожа на русскую? — задал я вопрос.

Савельев быстро заговорил с хозяйкой, та, раскрасневшись, что–то отвечала, посматривая на нас.

— Она говорит, что ее мать из русского старинного поселения Михайловский редут. Что после продажи Аляски часть русских осталась. В России они ничего не имели, а здесь много земли. Мать ее вышла замуж за золотоискателя, а она сама еще помнит русские слова и без помощи переводчика поняла ваш вопрос, и что если вы будете в Михайловском или в городе Ситке, который раньше назывался Новоархангельск, вы там встретите много русских. И еще она просит передать вам» что она гордится вами и никогда больше, что бы ей ни говорили, не поверит, что большевики — варвары, безбожники и… людоеды! — смущаясь, перевел Савельев.

Катерина, гибкая и стройная и, конечно, такая же кокетливая, как девушки всех стран и народов в ее возрасте, лукаво улыбаясь, поставила на проигрыватель какую–то пластинку, которую она долго разыскивала. Мы ожидали услышать модный фокстрот, блюз или танго, но вдруг сочный баритон запел:

Гайда тройка, снег пушистый…

Ошеломленные, мы замерли. А голос, звонкий, по–русски задушевный, разливался залихватской песней по этой полурусской избе и через дверь уносился в тундру, в безбрежные просторы американской земли. Не потому ли так больно и остро щемило сердце. Щелкнул автомат радиолы, пластинка кончилась, а мы молча стояли и все еще слышали звуки родной песни. С любопытством глядя на нас, притихли и, американские офицеры.

— За дружбу русских и американцев! — поднимая стакан с виски, сказал Савельев

Звякнули стаканы и вновь поднялись. Пили за американский народ, за Советское государство, за разгром Гитлера, за вождя советского народа — Сталина, за Рузвельта.

Но надо было уходить. Поблагодарив хозяев, мы отправились в город. По пути мы обратили внимание на брошенные драги. Огромные, застывшие, как скелеты доисторических животных, они стояли на болотах среди отвалов породы. Изрытая тундра напоминала поле после сильной и массированной бомбежки. Ближе к Ному шли интенсивные работы, суетились всевозможные машины. Аптекарь, как опытный гид, подробно разъяснял:

— Золото в районе Нома выбрано. Драги брошены, так как доставка их в другое место при бездорожье слишком дорога Экскаваторы и катки делают новый аэродром для больших военных аэропланов. Работа сложная, так как приходится строить на вечной мерзлоте. Но в этом мы имеем большой опыт. Такие аэродромы уже построены на Мысе Барроу, в Тэйлоре, Фэрбенксе Умеют ли русские строить на вечной мерзлоте? — тут же задает наш переводчик вопрос.

— Не только аэродромы, но даже доменные печи. Наша официальная печать сообщала о гигантской доменной печи, построенной несколько лет назад в Кузбассе. Это в Сибири. А между Дудинкой и Норильском проложена железная дорога. Да и вся забайкальская дорога проходит по вечной мерзлоте! — ответил я, не выдержав похвальбы аптекаря.

— Да, да, и вы, советские, в этом деле имеете очень большой опыт! — и перевел мой ответ офицерам.

Ном. Чистенькие, разноцветные одноэтажные домики с палисадниками и яркими цветами. Много магазинов, как в ковбойских кинофильмах, и вооруженных людей — в ковбойских шляпах, кожаных с бахромой клешах, с тяжелыми ремнями и свисающими с них «смит–вессонами».

Иван долго рассматривал эти точно сошедшие с киноэкранов фигуры.

— Что это? Кинофильм снимается?

— О, нет! Это аляскинская армия. Солдаты. Только вместо коней они оседлали джипы! — рассмеялся аптекарь.

— А что, у них оружие бутафорское? «Смит–вессоны» — это же револьверы эпохи клондайкских рассказов Джека Лондона! — не унимался Иван.

— Ас кем им воевать на Аляске? Остались на вооружении по традиции.

— Господин Савельев, вы русский? — спросил его Черевичный.

— Да! Эмигрировал по религиозным убеждениям в тысяча девятьсот третьем году. Из Одессы. Я молоканин. Слыхали о такой секте?

— Да, конечно. А на родину не тянет? Савельев помолчал, тихо ответил:

— Не бередите душу! Кто же меня примет, сектанта? Ведь у вас религия вне закона!

— Ну, конечно, большевики — с рогами! Религия у нас не вне закона, а отделена от государства. Вероисповедание, хочу заметить, свободное, хочешь верь в бога, а хочешь в черта!

Савельев мелко перекрестился и как–то отрешенно посмотрел на Ивана.

— Кто же вам тогда помогает в ваших отчаянных полетах, если в бога не верите и черта не боитесь? Кто же вы?

— Дорогой господин Савельев, большевики мы! — ответил Черевичный.

Трудно сказать, чем бы закончился этот диалог в пути, если бы в этот момент мы не подъехали к гостинице.

У входа в пахнущее свежим лесом, длинное бунгало нас уже ждали наши пассажиры и группа американцев. В отведенных нам комнатах было тепло и уютно. Широкие койки, тонкое белье и яркие атласные одеяла, стеганные на вате. В качестве переводчика нам дали пожилого, гладко выбритого человека, который представился: «Бывший матрос царской яхты «Штандарт» — Федор Евстигнеевич Васин».

— Не иначе — беляк, — сказал Иван, когда мы остались одни.

Отказавшись от обеда в офицерской столовой при гостинице, так как изрядно заправились у мистера Смита, мы пошли осматривать город.

Чистые, широкие улицы, на небольшой площади у мэрии — высокие резные фигуры, переплетения животных и птиц, вершины, увенчанные черными воронами с большими красными глазами. Это тотемы — священные знаки индейских племен. У некоторых домов под открытым небом стоят «форды», «шевроле», «понтиаки», и тут же нарты и байдарки. Изредка попадались эскимосы, и ни одного индейца