Валентин Аккуратов - Лед и пепел

— При таком ветре с нашей загрузкой лодка оторвется после пробега двух километров. До острова останется больше километра. Спустя шесть секунд после отрыва — разворот влево с набором высоты, и все о'кэй, как говорят наши друзья! — улыбаясь, объяснял Виктору Чечину маневр взлета Черевичный.

Чечин сумрачно отмалчивался, но чувствовалось, что вылет с незнакомого гидроаэродрома в такую погоду его не радовал. Буркнув что–то под нос, он занялся счетной линейкой, пересчитывая центровку загрузки.

За тридцать минут до старта к спуску подъехало несколько роскошных машин: «понтиаки», «крайслеры», «форды». Командующий базой после приветствия отозвал нас с Черевичный к своей машине и извиняющимся тоном сказал:

— По нашим летным наставлениям в такую погоду полеты запрещены. Но ваш чрезвычайный рейс я не задерживаю. Разрешите пожелать вам благополучного его выполнения и откланяться, так как не имею права присутствовать при вашем опасном взлете.

Мы поблагодарили контр–адмирала за гостеприимство, он пригласил нас на обратном пути садиться у него на базе и, крепко пожав нам руки, уехал.

Тепло попрощавшись с провожавшими под крики:

«Счастливого рейса, возвращайтесь на обратном пути», — мы заняли свои места в самолете.

Взлет Черевичный выполнил блестяще. Передав на землю о благополучном взлете, на высоте две тысячи метров мы вошли в прослойку между облаков, взяв курс на Сиэтл.

Передав управление Байдукову, Иван вышел в штурманскую. Громов, постоянно находившийся на своем излюбленном месте, за широким столом навигатора, тепло посмотрел на него, улыбнулся, кивнул на белый туман в иллюминаторах:

— Погодка–то не из лучших! А как там, дальше?

— Немного потреплет в районе Ванкувера, а дальше должно быть как по заказу!

Вопреки предсказаниям синоптиков Канады и Америки, наш полет происходил не вдоль фронта тихоокеанского циклона, зародившегося у берегов Японии, — мы, очевидно, шли вдоль его тыловой части по вполне летной погоде, без всяких признаков грозовых очагов. Постепенно верхняя облачность растаяла, и яркое солнце залило кабины самолета. Саша Макаров уже связался с канадским городом Ванкувером, откуда сообщили, что у них погода резко улучшилась, и никаких признаков грозы не наблюдается. Черевичный передал сводку погоды пассажирам, настроение которых сразу заметно поднялось. Поглядывая на Громова и Юмашева, которые при вылете из Ситки без особого энтузиазма забирались в самолет, Иван сказал:

— Синоптики всех стран, как правило, в своих прогнозах любят рисовать мрачные картины.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь! До Сиэтла еще шесть часов полета! — прозвучал голос Чечина в динамике.

— А может быть, и больше. Если накаркаешь, садиться будем в Портленде, — через мой микрофон ответил Иван.

— Штурман, Ванкувер запрашивает, когда будем перелетать границу между США и Канадой?

— Саша, ответь: северную границу — двенадцать пятнадцать, южную — шестнадцать двадцать, по времени Сиэтла.

— Как близко здесь сходятся границы Канады, — сказал Иван, рассматривая американскую карту, где помимо всех географических данных были нанесены аэродромы, гидроазродромы, радио– и светомаяки с их позывными и временем работы, проводные радиостанции, посадочные курсы и схемы захода на посадку по всем аэродромам. Карта была настолько удобна и проста, что любой экипаж, впервые идущий по этой трассе, не нуждался ни в какой консультации. Садись и лети, днем, ночью, в любое время года.

Вот и теперь я сидел и, можно сказать, блаженствовал. Невидимые радиомаяки вели мой корабль по своему лучу. В наушниках шлемофона монотонно звучали поочередно две буквы — «А» и «Н» — «точка–тире» и «тире–точка». Стоит самолету чуть уклониться влево, буква А звучит громче, вправо — гневно звучит Н. Чтобы точно идти по трассе, нужно держаться в равнозвучной зоне букв А и Н. Точка же поворота для смены курса отсекается боковыми радиомаяками и радиомаркерами, принимаемыми на радиокомпас. Для того времени это была новинка, и мы пользовались ею с большой охотой, поскольку система радиомаяка высвобождала у экипажа массу времени, особенно у навигаторов, а пилоты, и с ними некоторые руководители полетов, даже утверждали, что новый метод самолетовождения вытеснит из состава экипажей штурмана, так как радионавигация и без него полностью обеспечит точное движение самолета.

Но как ни замечателен этот способ самолетовождения, жизнь показала, что даже при самой совершенной технике — включая счетно–решающие устройства и электронику — в сложных полетах штурман на борту крайне необходим, и полеты, даже на трассах, не говоря уже о внетрассовых полетах, ледовой разведке, ночных полетах, полетах в безориентирной местности — современный воздушный кодекс СССР без штурманов запрещает.

Вскоре нижняя облачность, скрывающая океан, стала рваться. В просветы засинела вода, а у островов Королевы Шарлотты белое покрывало окончательно сдернуло. Синее небо и синий океан. В небе золотой шар, и такой же — катился по зеркалу океана, не отставая от самолета. Юмашев неотрывно смотрит в иллюминатор и что–то чертит карандашом в толстой тетради, Байдуков принимает сигналы радиомаяка Сиэтла и держит курс идеально. Он уже более пяти часов не вылезает из кресла второго пилота. Спокойный и неутомимый. Нам повезло. Не будь Байдукова, сейчас за пилотированием сидел бы кто–то из бортмехаников, а мне пришлось бы непрерывно контролировать его работу, ибо так искусно вести машину бортмеханики, конечно, не смогли бы.

— Иван, пора бы подменить второго. Наверное, проголодался.

— Сейчас приготовлю кофе. Нам бы такого пилота на ледовую, — с восхищением говорит Черевичный и уходит на камбуз.

Много мне приходилось летать с разными пилотами по трассам, вне трасс и в воздушных экспедициях. Я водил самолеты Героев Советского Союза Водопьянова, Мазурука, Алексеева, Титлова, Осипова и сотни других, менее известных пилотов. Все они были мастера своего дела, каждый из них имел свою летную и человеческую индивидуальность. Но то, что объединял в себе наш командир Иван Черевичный и за что весь экипаж беззаветно был предан ему, — такого мне встречать не приходилось. Иван был по–детски бескорыстен и добр, внимателен к людям.

Он любил повеселиться, потанцевать, выпить в компании друзей и поухаживать за женщинами, но в (работе был требователен и строг, и к себе и к своему экипажу, хотя никогда и никого не давил своей властью. Скромный в своих запросах, когда позволить он мог себе многое, обостренно принципиальный, без лихости отважный, смело идущий на риск, если необходимость это оправдывала, он был для нас образцом. А как он чувствовал машину! Как часть своего тела. Каким–то особым чутьем он понимал с первого полета, что может дать тот или иной самолет, что можно от него требовать. Работать с ним было легко и приятно,