Валентин Аккуратов - Лед и пепел

— О'кэй! Молодец американский гепеу! — хлопает его Виктор Чечин по плечу, но тот молчит, выпучив глаза и отдуваясь.

— О, русская водка! Как ежа проглотил! — наконец выдавливает он и спешно покидает самолет, закусывая на ходу.

— Воды, воды! Надо запить! — кричит Виктор вдогонку. — Ну, силен, а ведь свалится сейчас у самолета.

Переодеваясь и прибирая салоны, смеемся, вспоминая доблестного представителя контрразведки.

Выходим из самолета. Нас поджидает группа офицеров. Чемоданы отбирают и нас растаскивают по машинам. Саша Макаров кричит, что не хочет ехать один, а со своими, но сопротивление бесполезно. Я оказываюсь в большом кремовом «понтиаке» на заднем сиденье в обществе двух дам, а трое офицеров в форме морских летчиков — на переднем сиденье.

— Отель «Олимпик», — смеясь, объясняю компании.

— «Олимпик», «Олимпик»! Рашен пайлот! — успокаивают они меня и хохочут, поглядывая то на меня, то на своих дам.

Из их быстрого разговора мне кое–что удается понять. Они восхищены, что мы прилетели к ним через Сибирь и Арктику. Они знают, что мы вылетали из Ситки в очень плохую погоду, что эскорт сопровождения не мог следовать за нами. Они очень переживают, что сейчас орды нацистов стоят под Москвой. Американцы всей душой хотят победы России над Германией.

Широкое шоссе было забито машинами, идущими со скоростью не менее ста километров, но наш водитель, майор Вуд, гнал свой «понтиак», обгоняя их, так что я уж с опаской стал подумывать: вот будет нелепость, если попадем в аварию. При сходе с небольшого моста нас догнал полисмен на мотоцикле с воющей сиреной, сделал знак остановиться. Майор Вуд попридержал машину и, показывая на меня, крикнул:

— Рашен пайлот!

Полицейский взмахнул рукой и помчался впереди нас, не выключая сирены. Мимо проносились какие–то причудливые виллы, утопавшие в цветах и зелени, заправочные станции, торговые павильоны, и только в черте города полицейский, помахав приветливо рукой, пропустил нас вперед. Минут через пять мы остановились у высокого, отделанного темным гранитом подъезда, где уже стояло не менее сотни машин и большая толпа народа окружала подъезд.

«Отель Олимпик 2400» — прочитал я и хотел было выйти из машины. Но не тут–то было. Дамы не отпускали, они смеялись, целовали, я чувствовал запах духов, губной помады, пытался стереть ее платком, но этим только вызывал дружный смех и повторные поцелуи.

— Валентин! Наконец–то! — услышал я голос Черевичного. Он с трудом освобождался от экспансивных американок, что–то весело кричащих и вкалывающих в лацканы пиджаков круглые значки с буквой «V» — «Виктори» — Победа! Я благодарю офицеров и дам за поездку, и мы с Иваном с трудом пробираемся в подъезд отеля, а оттуда с помощью полицейских в холл, где все уже в сборе, нет только наших механиков.

— Ну, как? Все живы? — смеется наш консул. — Тут народ экспансивный. Не шутка — люди из Москвы через Арктику прилетели.

Наконец появляются Чечин и Терентьев, оба потрепанные и со следами отпечатков губной помады.

— Ну и ну! Еле вырвались! А ведь на вид такие важные! — пытается объяснить нам следы краски Виктор, но мы смеемся и отвечаем. «Посмотрим, как дома будете перед женами оправдываться».

Юркие и вездесущие репортеры, кинооператоры ведут настоящую осаду, и только незнание языка облегчает нам жизнь.

Все протягивают кто блокнот, кто визитную карточку, кто пачку из–под сигарет, кто долларовые ассигнации, а кто газеты, чтобы получить автограф. Полиция бессильна, шум, вопросы, рукопожатия, поцелуи, треск кинокамер, вспышки магния. Иванов дает знак, мы следуем за ним, поднимаемся по широкой лестнице, застланной пушистым ковром. В большом нарядном зале длинные столы, заставленные всевозможными закусками и бутылками. Обед. Опять взаимные поздравления. Петр Петрович Иванов приветствует нас от имени посла в США товарища Уманского, который не мог прибыть из Вашингтона, чтобы поздравить нас лично. Обед закрытый. Но вдруг вспыхивает магний, и в руках двух дюжих молодцов мы видим бьющуюся фигурку пробравшегося сюда репортера. Под дружный смех его выносят из зала Петр Петрович объясняет, что в связи с военным положением — никаких открытых приемов и встреч. В Америке активно действует немецкая разведка и, конечно, японская. Экипаж будет жить в отеле «Олимпик», члены военной миссии на днях разъедутся по стране со своими заданиями. Завтра день отдыха, потом, по желанию, знакомство с городом — и ждать дальнейших указаний из Москвы.

От имени пассажиров Громов поблагодарил экипаж за быструю доставку миссии, напомнил, как тяжело и сложно четыре года назад он летел из Москвы через полюс в Портленд и что ему, старейшему летчику, было приятно видеть в лице экипажа достойную смену, мужественную, смелую и технически грамотную, в совершенстве овладевшую летным искусством.

В ответном слове, которое товарищи доверили мне, я сказал:

Наш экипаж тронут столь высокой оценкой Мы были рады, что своей работой рассеяли вполне понятное недоверие таких маститых асов к молодому экипажу. Оставляя здесь наших высоких пассажиров, уверены, что вскоре они услышат о наших боевых полетах. Мы горды, что партия и правительство доверили нам этот чрезвычайный рейс, и бесконечно счастливы вашему свидетельству, Михаил Михайлович, что этот рейс без всяких специальных сборов и подготовки — выполнен нами хорошо, так же как и Экипажем полярного летчика Василия Задкова и штурмана Вадима Падалко, которые тоже сегодня приводнились. Мощность крыльев советской авиации не в отдельных асах, а в их массовости, а в Полярной авиации страны таких экипажей достаточно. Вы прибыли сюда, Михаил Михайлович, за отбором военной техники Подберите же нам такие самолеты, чтобы их радиус полета позволил нам добраться до самых дальних берлог фашистских хищников — и наша справедливая месть настигнет их. Смерть фашизму!

— Смерть фашизму!! — в едином порыве ответил зал Священный гнев и непоколебимая уверенность звучали в этом возгласе.

Много раз мне приходилось бывать в боях, попадал в такие положения, когда, казалось, не было выхода, но никогда так не щемило сердце за оставленных близких, за Родину, как тогда — за многие тысячи километров от своей земли Страшные слова: «Взят Киев», «Наши войска отошли от Харькова», «Ленинград блокирован», «Взят Смоленск, Витебск, Могилев…» — поистине разрывали сердце.

Нас развели по номерам — роскошным, с кондиционированным воздухом, широкими, мягкими постелями, телефонами и приемниками. Все комнаты, занятые экипажем, сообщались между собой. Мы долго не ложились спать, с балкона смотрели на огни города и яркую феерию «реклам Чужая страна, чужая жизнь. Нам, уже привыкшим к затемнению, странно было видеть это море света, оно беспокоило и как–то настораживало. Как всегда, разговор зашел о войне, о том, что сейчас происходит под Москвой. Разошлись поздно. Уснул я как убитый.